Хозяйка заброшенного поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

28.1

В саду дело шло медленней: с природой особо не поспоришь. Мы с Дуней обработали и побелили деревья, обрезали поломанные, засохшие и старые ветви смородины, проредив кусты, пролили их кипятком и обработали их, да пока на том и остановились.

Неожиданной заботой стали горшочки для рассады. В своем мире я о них никогда не беспокоилась. В детстве мы с мамой клеили их из старых газет, потом настала эпоха баночек из-под йогурта или сметаны и обрезанных пачек с соком. Здесь, разумеется, ни о чем подобном и не слышали. Да и с отдельными горшочками под каждый куст никто не возился: высевали рассаду в ящик или в теплицу, а потом разделяли выросшие кусты, неизбежно повреждая корни.

Я пустила на емкости под рассаду модные журналы. Даже если бы я и выезжала в свет, фасоны пятилетней давности вряд ли оставались актуальны до сих пор. Однако не такими толстыми они были, чтобы хватило на всю будущую рассаду. Переводить журналы по садоводству и домоводству я пожалела: вдруг да найдется там информация, как пользоваться магией. Пришлось оборвать бересту со всех заготовленных на дрова чурок, нарезать и склеить цилиндры. Дуня предложила наплести горшочки из соломы и показала, как это делать. Оказалось не сложнее вязания, но все равно медленно. Зарубать идею на корню я не стала, но и сажать всех домочадцев за плетение, заставив их бросить все дела, тоже не решилась. Так что мы возились с соломой в относительно свободное время, и я все больше склонялась к тому, чтобы расщепить несколько поленьев на лучину да проволокой скрутить что-то вроде объемной решетки, разделив ящики на ячейки. Вот выздоровеет Петр окончательно, он и займется.

Выздоравливал он куда быстрее, чем я ожидала, но если какая магия и была к этому причастна, все же заживить бесследно в один миг не могла. Как и положено, отмороженная кожа слезла, оставив кровоточащие от малейшего прикосновения язвы. Влажно-высыхающие повязки сменились мазевыми, раны заживали, однако пока заставлять Петра хоть что-то делать такими руками или ходить на таких ногах было нельзя. Я боялась, что, изнывая от скуки, он снова запьет, но он и не заикался. Попросил только разрешения вставать да бывать на кухне, «чтоб хоть с какой живой душой поговорить». Марья не возражала, время от времени просила его что-нибудь подать или поставить ухватом горшок в печь. Плечо ее уже не давало о себе знать, но я не спешила разрешать ей работать в полную силу — пусть восстановится как следует. Мы с Дуней молодые, здоровые, если что, и воду натаскаем, и тесто замесим.

Все же я строго-настрого запретила всем домочадцам упоминать при Петре спиртное и тем более предлагать — хоть «для сугреву», хоть по каким другим поводам. Не бывает бывших алкоголиков, бывают алкоголики «в завязке», и мне вовсе не хотелось провоцировать парня, который всерьез намеревался взяться за ум.

Чан, где выстаивалась брага из перемерзшей картошки, я поставила в одной из «господских» комнат, куда кучеру не было хода. Картофельный самогон на вкус — редкостная гадость, но я затеяла его не в кулинарных, а в технических целях. Мне по-прежнему нужен был хоть какой-то антисептик. Нужно было чем-то обработать ящики для рассады — бабушка моя мыла их горячей водой с содой, но и соды здесь, как выяснилось, не знали. То есть, возможно, и знали какие-то ученые мужи, но не провинциальные помещики. Нужно было готовить лекарственные настойки — да хоть той же сирени. Или, скажем, спиртовую вытяжку из хвои для профилактики парши и гнили, хотя хвою в теории можно и просто на воде настоять. Варенье, что было в погребе, переводить на самогон оказалось жалко: хоть оно и выглядело переваренным до невозможности, но вкуса не потеряло. Из части я поставила вино, которое тоже бродило сейчас в господских комнатах, подальше от носа Петра. Остальное отлично пошло в начинку для пирогов. Так что обнаружить за погребом два мешка промерзшей за зиму картошки — Марья только заохала, костеря на чем свет «помощничков» и собственный недогляд, — было очень кстати.

Я перебрала припасенные Настенькиной матерью семена — запасливая она была — и замочила часть, чтобы проверить всхожесть. Хоть они и хранились в погребе, все же не вечны. Капуста, морковь и укроп почти не взошли, не пророс и «семенной», отложенный маменькой горох — правда, прекрасно дал ростки тот, из которого Марья варила кашу. Свекла, редиска и перец оказались чуть лучше. Зато огурцы, помидоры и тыква порадовали, а еще хорошо показали себя арбузы и дыни. Надо будет попробовать посадить их в теплицу — но хватит ли света?

Большие окна на солнечной стороне теплицы исправно пропускали солнце и прогревали ее — но все же не так хорошо, как в полностью стеклянных. С другой стороны, деревянные стены лучше хранили тепло ночью. Я планировала засеять в теплицу календулу и горчицу — потом перекопаю, и растения станут натуральным удобрением. К тому же календула хоть немного землю обеззаразит: кто знает, что там за пять лет без пригляда развелось и как до того за землей ухаживали. Но пока до этого руки не дошли.

Я раскидывала снег под яблонями, чтобы не прела кора, когда меня окликнула Дуня. Она сегодня работала во дворе: как раз пришла пора в очередной раз почистить хлев и сменить подстилку в курятнике — разумеется, в «спецодежде», как вслед за мной домочадцы начали называть ее старую одежду, рукавицы и надевавшийся через голову передник, что я велела ей сшить, прикрывать тулупчик на такой случай.

— Настасья Пална, там мужики какие-то. Спрашивают, нет ли работы.

28.2

Чужие к нам не заходили. Пару раз Марья просила разрешения напоить чаем брата, возвращавшегося из леса с дровами, причем часть дров остались у нас под навесом. К Дуне часто прибегали сестры. Сперва одна, и я сама предложила ее накормить. День тогда выдался неожиданно холодный для весны, а на девочке даже тулупчика не было, только несколько кофт да платок, крест-накрест обвязывающий грудь. Оказывается, на всю семью носили всего два тулупа: один у матери как у старшей, второй у Дуни, которая сейчас зарабатывала. Впрочем, на детей их вовсе не шили: растут быстро, не напасешься.

Под ворчание Марьи я выудила из сундука тулупчик на заячьем меху, из которого, судя по всему, давно выросла Настенька, и отдала девочке. Дуня расплакалась, а девчонка, кажется, не сразу смогла поверить, что это действительно ей. Через день в этом тулупчике — явно большом — пришла навестить сестру еще одна. Дуня робко попросила разрешения ее накормить, я не стала возражать. Судя по тому, какими глазами ребенок смотрел на обычные говяжьи щи, мясо в их доме водилось нечасто. Еще через день пришла третья сестренка. Я только хмыкнула, но гнать не стала, велела Дуне накормить. Так они и бегали по очереди через день, явно стараясь не попадаться мне на глаза. Марья ворчала, но подкармливала, я делала вид, будто не замечаю. Не объедят.

Так что появление чужих мужиков во дворе стало неожиданностью. И еще неожиданней мне показалось определение «какие-то». Когда мы вечерами болтали за домашней работой, и Марья, и Дуня поминали не только односельчан, но и жителей пяти ближайших деревень по именам или прозвищам, или «такого-то сын-дочь-племянник».

— Какие-то? — переспросила я.

— Не местные, — поняла меня девушка. — Отходники, домой возвращаются. Ну и подработать никто никогда не отказывается.

Пришлось заскочить в дом переодеться, чтобы показаться чужим мужикам барыней, которую надо слушаться, а не чудом-юдом с лопатой. Работа у меня была — сделать парник в теплице. По моим подсчетам, скопившегося в навознике хватило бы, чтобы сделать парник в одну грядку, на всю длину теплицы. Копать яму глубиной в полметра — то еще удовольствие. Я думала над тем, чтобы сколотить деревянные борта, как мама делала дома, но на деле это не сильно облегчило бы работу. Ведь поверх навоза все равно нужно было насыпать землю, а магазинов и машин с готовым грунтом здесь не водилось. Значит, все равно выкапывать, так лучше тогда, чтобы и не носить далеко.