Мишелль Сагара - Молчание
Она улыбнулась, дрожа.
– Со мной все хорошо. – Успокоила она его.
Он в упор посмотрел на нее и скрестил руки на груди. Если руки в бока – так выглядела ее мать, когда сердилась, то скрещенные руки – и одна приподнятая бровь – так выглядел Брендан Холл.
– Ты должна позволить им уйти, Эм.
Она могла бы сделать вид, что не понимает его, но это никогда не заканчивалось хорошо.
– Я не знаю как.
– Как ты привязала их?
– Я этого не делала! Они уже были связаны.
– Они привязаны к тебе.
– Откуда ты знаешь?
– Ты моя дочь, – ответил он.
Его слова заставили ее тосковать о том времени, когда ей было четыре, ее родители жили вечно и ее отец знал все. Ее тоска была так сильна, что она выскочила с кровати и почти преодолела комнату, прежде чем одумалась и замерла. Он тоже открыл свои объятия, но в последний момент отступил, понимая, что не в состоянии ее поймать.
– Тяжело быть мертвым, – сказал он, кривя губы в незнакомой и горькой улыбке.
– Это хуже, чем быть живым, когда люди, которых вы любите, умирают и покидают тебя? – Она прервалась и отвела взгляд. Когда она смогла вновь твердо говорить, она добавила.
– Прости, папа.
– Натан? – спросил он мягко, и она вздрогнула.
– Ты знаешь о Натане?
– Дочь, помнишь?
Она попыталась с большим-большим трудом поверить, что он не видел ничего, что могло бы смутить ее. Или его.
Если что-то и было, то он не упомянул об этом. Зато он упомянул Натана. Она вернулась в свою кровать, натянула одеяло, свободное от Лепестка, который начал свое ночное расползание, и плотно завернулась в него.
– Я скучаю по нему.
– Я все еще продолжаю надеться – я все еще хочу – увидеть его. – Сказав это, она посмотрела на отца. Подождала пока голос перестанет дрожать. Для этого понадобилось много времени. – Только поговорить с ним. Только услышать его снова. – И снова дотронуться до него, даже если ее руки онемеют от прикосновения.
– Но... что, если он такой же как другие? Что, если он на золотой цепи, и теряет свою силу, которую мог бы иметь – которая могла бы вернуть его ко мне?
– Эмма, - отец хотел сказать больше, но остановился.
Ей было холодно, холодно, холодно. Она не могла вспомнить каково это – чувствовать себя в тепле.
– Ты должна отпустить их. Хотя бы нескольких. Чейз и Эрик не сказали тебе всего. Может, потому что не понимают этого. Я вижу это в тебе, теперь. Требуется сила, чтобы удерживать мертвых. Если ты не можешь брать у них силу, то они могут взять твою.
– Как я могу отпустить их?
– Раскуй цепи, Эмма.
– Я сломала их.
– Да. И нет. Ты не можешь сломать их; ты взяла их. Ты держишь их.
– О, – она посмотрела на свои руки, ладони были пусты. – Папа?
– Да?
– Что еще ты можешь сказать мне о том, что значит быть некромантом?
Он ничего не сказал.
– Что ты можешь мне сказать о Городе Мертвых?
Его руки, опустившиеся по бокам после неудавшегося объятия, вновь были скрещены на груди; его рука потянулась – на мгновение – к курительной трубки, которую он не мог курить. Когда она была молодой, он называл ее трубкой раздумий.
– Не очень много, – наконец сказал он. – Но он есть.
– Где?
Он поднял руку – его рукава немного смялись – и показал.
– Дай мне какую-то информацию, которую я могу прогуглить.
Снова та же улыбка. Она ненавидела ее.
– Мертвые могут, по крайней мере, говорить друг с другом?
– Некоторые могут. Это зависит. .
– От чего?
– От силы, Эмма.
– Но Эрик и Чейз сказали...
– Они не мертвые.
Она дрожала, и пуховое одеяло не помогало. Его руки снова опустились по бокам, и тогда он прошел через комнату к ее кровати и опустился возле нее на колени, будто ей снова было четыре года, она была больна и не спала среди долгой ночи.
Он коснулся ее лба рукой, и она прошла сквозь нее. Или это началось.
Она потянулась и схватила руку. И да, было холодно. Но она чувствовала что-то в сердце этого льда, что-то подобное тому, как солнце дает тепло, неся свет. Она привела свободную руку в чувство и ухватилась за его, держала ее и чувствуя свою руку без болезненного покалывания, впервые с тех пор, как она показала мертвых своим друзьям.
А затем она закричала и спрятала обе руки за спину, будто тепло обожгло ее.
– Папа, нет!
– Эмма, в противном случае ты не протянешь и неделю. Я мертв, – добавил он мягко. – И в этом мире, что означает только одно – рано или поздно. Кто-то захочет получить ту силу, что есть у меня. Я бы предпочел отдать ее тебе сейчас, потому что когда я даю ее тебе, я спасаю жизнь своей упрямой и очень дорогой дочери.
– Я не смогу ничего больше дать тебе. Позволь мне дать тебе это.
– Ты можешь. Ты можешь говорить со мной. Ты можешь приходить чаще. Ты можешь сказать мне, что я вполне нормальна.
– Разговоры ничего не стоят.
– Прекрасно. Они ничего не стоят. Но это лучше, чем ничего.
Он вздрогнул.
Она бы не коснулась его руки снова, потому что поняла, что инициатором прикосновения должна быть она. Он мог коснуться ее, но контакта бы не было. Она знала это, потому что он пробовал.
– Мне не холодно теперь, – прошептала она, и это было правдой. Но она чувствовала себя как... вампир. Даже хуже. Холод был бы лучше, чем это.
Эрик и Чейз приехали в 8:30 утра.
Если бы не было отца Эммы, первой подсказкой был бы Лепесток, который соскочил с кровати, помчался вниз по лестнице и зашелся заливистым лаем. Но даже во сне она помнила о Брендане Холле, и он вернулся в 8:00. Это было хорошо, потому что в хорошие выходные дни, мать не поднималась с постели до половины десятого, а то и до десяти. Учитывая шок от созерцания своего умершего мужа, Эмма подумала, что это были бы плохие выходные. Для ее матери.
Это было бы полезно, но Эмма почувствовала вину.
Повернувшись, держась за нижнюю часть перил, она направилась на кухню, проверила молоко, яйца и хлеб, осматривая все немного тревожно и хмуро. Она также осмотрела сахар, темный сахар, кленовый сироп, корицу, кофе и чай. Покончив с этим, она накормила Лепестка, который немного нервничал, потому что она все сделала не в верном порядке. Если бы он мог говорить, он пожелал бы, чтобы его кормили в течении всего дня.
Было слишком рано, чтобы звонить кому-нибудь, и она не знала точно, когда именно появятся Эрик с Чейзом, поэтому она сидела на диване, скрестив ноги на кушетке с головой Лепестка на коленях. И думала о некромантии. О некромантах. И о мертвых вокруг нее. О вечно мертвых. Это был не очень веселый способ убить время, но таким образом она провела не одни выходные. За исключением, некромантии.
