Екатерина Неволина - Один день тьмы
— Отомри! — командую я, хлопая в ладоши, и в мир возвращаются движение и звук. С грохотом падает на пол тело, а Ловчий, подскочив к еще стоящему на ногах охраннику, сворачивает ему голову.
Справиться с ними оказалось совсем не трудно. Совсем как с детьми! Да, разбаловались они тут, в Питерском Доме.
Покинув будку, мы с Ловчим направились к зданию.
— Он недалеко, на третьем этаже, — сказал Ловчий. — Мы придем с улицы.
Я пожала плечами: с улицы так с улицы, ему виднее.
Теперь, когда некому было отслеживать наши перемещения на мониторе, мы без труда взобрались по водопроводной трубе на третий этаж. Там, словно специально, шел широкий декоративный карниз. Если прижаться спиной к стене дома и не смотреть вниз, по нему вполне можно идти.
— Сюда, — кивнул Ловчий на одно из окон.
По карнизу мы добрались до указанного окна. Изнутри оно было занавешено плотными бархатными шторами.
Ловчий прислушался, затем вынул из кармана маленькую серую вещицу, немного похожую на пилку для ногтей, и с нажимом провел ею по стеклу. Звук был негромкий, но весьма неприятный, я даже поежилась. Бархатные шторы, призванные, как я понимаю, спасать обитателя этой квартиры от солнечного света, сослужили на этот раз хорошую службу, заглушая все звуки.
Так тихо, как умел только он, Ловчий выдавил стекло, ловко подхватив его как раз в тот момент, когда оно едва не упало, и мы шагнули в комнату, почти не потревожив темно‑бордовые бархатные портьеры, спускающиеся до самого пола.
В комнате горели свечи, мягким светом обволакивая красивую картинку. На диване, покрытом белоснежной пушистой шкурой, лежала уже виденная мною девушка. Ее длинные волосы рассыпались вокруг головы сияющим нимбом. Голова была запрокинута, а по длинной белоснежной шее медленно стекала тонкая струйка крови.
Я буквально не могла отвести от нее взгляд и не сразу заметила мужчину. Того самого генерала.
Из оцепенения меня вывел голос Ловчего.
— Доброй ночи, ваше превосходительство!
Я вздрогнула, словно просыпаясь ото сна. Ловчий уже находился в центре комнаты и стоял навытяжку перед мужчиной с пышными бачками.
— Вы кто такой? — скрипучий голос генерала был полон презрения.
— Одиннадцатого гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Павловича полка, подпоручик, господин генерал! — отрапортовал на одном дыхании Ловчий.
Я смотрела на него в изумлении: он что, окончательно рехнулся?
Тем временем девушка приподнялась на локте, и капля крови, начертив на руке тонкую ломаную линию, упала на белую шкуру. Я сглотнула.
— Как ты посмел! Кто дал тебе право врываться ко мне?! Да я за меньшее под трибунал отдавал! — закричал генерал, видимо, вдруг позабывший, кто он теперь.
— Прощеньице просим! — ответил Ловчий таким нарочито‑гнусавым голосом, что ни у кого не осталось сомнений, что он всего лишь ломает какую‑то странную комедию.
— Издеваешься? — генерал нахмурился.
— Так точно‑с! — отрапортовал Ловчий и одним ударом свернул генеральскую голову.
Пора поучаствовать в представлении. Я вышла из‑за шторы.
Но тут свою роль разыграла девушка.
— Убийца! — завизжала она и кинулась… на Ловчего.
Она царапалась и кусалась, словно взбесившаяся зверушка. Неужели она и вправду так привязана к тому, кто долгое время мучил ее и пил ее кровь, к тому, кто в одну прекрасную ночь, как и говорил Ловчий, скорее всего, просто выпил бы ее до дна.
— Отдай ее мне! — попросила я Ловчего.
Тот кивнул, отступая. И я, схватив девушку за волосы, рванула ее на себя и, припав к шее, принялась пить. О, на вкус она была потрясающа! Я пила и пила, не в силах остановиться, чувствуя тепло ее тела и угасающее биение жизни. «Тук‑тук…» — стучало ее испуганное сердце. «Тук… Тук…» Тишина…
Я осторожно опустила на пол тело и вытерла окровавленные губы.
Ловчий сидел в массивном кресле с высокой спинкой, отделанной деревом, и задумчиво, изучающе смотрел на меня.
— Тебе повезло, что твой генерал так растерялся при твоем эффектном появлении, — заметила я на обратном пути.
Ловчий усмехнулся. По всему было заметно, что он доволен прошедшей охотой.
— Это не везение, — обронил он.
— А что же?
Мы шли по серому бульвару, рассвеченному фонарями, казавшимися мне во мраке влажной ночи смазанными акварельными пятнами.
— Я знал, как он поступит. Видеть мир глазами своей жертвы — это часть охоты. Помнишь, я говорил тебе.
Я остановилась.
— То есть ты хочешь сказать, что понял, как он поступит, за те считаные минуты, это мы его видели? — Я едва удерживалась от того, чтобы схватить Ловчего за рукав грубой кожаной куртки, развернуть к себе и заглянуть в холодные волчьи глаза в поисках ответа.
— Я знал таких, как он, — терпеливо объяснил Ловчий.
— А если бы ошибся?
— Охотник не ошибается, иначе он уже не охотник.
Глава 5
Я задремала днем, в нашем убежище, в подвале. И мне пригрезился очень странный сон. Будто мы с Артуром, взявшись за руки, бежим по дороге. Впереди — море, переливающееся и искрящееся всеми оттенками синевы — от темно‑бархатного до нежно‑голубого, почти белого.
На берегу, покрытом круглыми белыми камешками‑голышами, у самых волн, стоит небольшой белый домик с красной крышей. Солнце, пригревшись, довольной кошкой дремлет на его стене, а деревянные створки окна раскрыты настежь навстречу морю и небу.
Я слышу, как бьется о камни море и шуршит, отступая, как смятая бумага, в которой мы хранили новогодние игрушки. Мы бежим, и я снова чувствую себя живой, настоящей. Я чувствую тепло и перекаты гальки у себя под ногами, и руку Артура, и биение его сердца… И в этот миг все мое существо, с макушки головы до самых пяток, пронизывает счастье. Оно такое же острое и резкое, как боль. Счастье в чем‑то сродни боли, и от него иногда тоже хочется плакать. Когда оно такое большое, что не помещается в тебе и выплескивается наружу сверкающими брызгами. Его так много, что хочется черпать его горстями и бросать вокруг, делиться им со всем миром.
Мне так хорошо в этом сне! Я смотрю на Артура и смеюсь. А потом мы вместе, рука об руку, подходим к дому у моря.
— Это тот дом, о котором ты говорил? — спрашиваю я, не ожидая ответа потому, что и сама прекрасно знаю: это именно тот дом.
Я касаюсь ладонью стены, нагретой солнцем.
— Погоди, — говорю я Артуру, — я посмотрю, что там внутри.
