Ульяна Соболева - Легенды о проклятых. Безликий. Книга первая
И некоторые задерживались, как, например, моя лассарская любовница Тами. Знатная деса, чей супруг был в свите Аниса Вийяра и состоял в Совете мужей Ардара. Его труп однимиз первых был скинут в ров за стеной после того, как мы вошли в город.
Возможно, именно поэтому она сейчас не сидела в темнице с остальными лассарами, которых согнали туда после того, как мы взяли Валлас, а жила в моем замке вместе с прислугой. Мне нравилась ее готовность раздвигать ноги по первому зову… когда я был меидом, а еще мне нравились её медные волосы. Почти красные. Нравились и одновременно с этим ненавидел их. Я наматывал их на кулак, я терся о них лицом, губами, зудящим членом и, наконец, получал разрядку. Кончал и рычал проклятия от облегчения и горечи на губах.
Она терпела, даже когда я их срезал под корень кинжалом, а потом остервенело трахал ее во все отверстия, вдавив лысую голову в кровать и представлял на ее месте совсем другую женщину. Сейчас я ее не звал. Без волос она потеряла свою привлекательность для меня…Да, и зачем, если суррогат больше не нужен. Оригинал совсем рядом. Так близко, что меня от этой мысли трясет всего.
Иногда думал, что все кончено. Избавился, отболело — теперь только жажда мести и крови династии Вийяр и ничего больше. А потом снова накатывало…иногда волнами тихими, а иногда девятым валом, и тогда я убивал. Я лез в самое пекло и искал смерть. Но она тоже любила со мной играть в прятки. Ей не нравилось мое жуткое лицо, не нравились мои правила, и она слишком часто мне проигрывала. Иногда мне казалось, что эта сука просто меня боится. Танцевал над трупами поверженных врагов, а она из-за кустов наблюдала, а потом уходила в Туманные Воды. То ли ей не нравилось, как я танцую, то ли у нее занижена самооценка.
И я снова воскресал для еще одного раунда. Продумывал планы годами, прогибал спину под ударами плетей. Места живого нет на ней. Месиво из рубцов и ожогов.
Терпел насмешки, подыхал от ненависти к себе и ждал своего часа. Стиснув зубы, срезал клеймо раба с плеча, отслужил в отряде смертников, став одним из лучших командоров моего врага, и пришел к тому, что у меня есть сейчас, а увидел её опять, и всё к Саанану. Всё в бездну. Опять трясет в жажде адской, опять пекло невыносимое.
Прикоснулся и понял, что меня потом холодным прошибает от радости и этого унизительного обожания, когда голод прикосновений лишает разума. Когда-то видел тех, кто яд мериды вдыхал через трубку, они за мешочек травы убивали родню, продавали собственные конечности мадорам. Ползали по постоялым дворам на культях, как собаки, и подаяние просили, чтоб только листик мериды купить. Жалкие недочеловеки. Я лично отрезал им головы, содрогаясь от гадливости. Только ничем не отличался от них. Так и я на её запах шел. Волк во мне чуял её приближение всегда, а влечение превратилось в наваждение.
Я жаждал ниаду так сильно, что мне становилось наплевать, что нас с ней разделяет, плевать на слова астреля и справедливое замечание Саяра, на мой народ, который уже пятый день ждет, когда я отдам им на растерзание дочь их мучителя и палача или приму какое-то решение. И они правы. Они тысячу, миллион раз правы. Так и должно было бы быть за все те унижения, что они вытерпели здесь, в своем доме, когда подыхали от боли и голода под захватчиками. Детей хоронили, матерей и отцов, братьев и сестер. Мертвая долина вся костями моих собратьев усеяна. А я просто жду её согласия. Они смотрят на меня глазами, полными надежды, как на Гелу, как на своего велеара, а я жду, когда лассарская девка просто согласится лечь в мою постель. Даже против воли, даже с ненавистью в глазах, но согласится, и она молчит… Не понимает, что от ее согласия, будь она трижды проклята, зависит её жизнь.
С первой секунды она действовала на меня, как ядовитая мерида. От возбуждения и похоти терял контроль. Думал, потому что тогда мальчишкой был. Все же десять лет прошло. А на губы её посмотрел вблизи, и все тело судорогой свело, внутренности скрутило в жгуты, в пружины ржавые. И глаза. Проклятые омуты, как вода в Большой Бездне. Тело совершенное. У меня были сотни женщин, тысячи. Красивых женщин. Шлюх и благородных. Но ни одна не заставляла выть волком от вожделения. Грудь ее увидел, соски торчащие розовые, и дрожащими пальцами потянул за ремень, член ладонью обхватил и как в трансе двигал рукой по болезненной от возбуждения плоти, пока пальцы и ее платье семенем не испачкал. Оргазм, как адский смерч. Как агония. Казалось, под кожей все нервы полопались. С другими сутки напролет трахаю и кончить не могу, а с ней…
Её голосом «моар»… и точка невозврата пройдена. Плевать, что насильно, плевать на презрение в её глазах, на ненависть, на отвращение. Никогда женщин силой не брал. Шлюх и тех за золото. А с ней в животное превращаюсь. Ненависть и похоть, одна эмоция страшнее другой, а от прикосновений кровь кипит, как в жерле вулкана магма, и жжет меня изнутри. Я хочу, чтобы она была моей. И она станет моей. Насильно. Против воли. Надо будет — тысячами убью её лассаров, но она согласится. Не согласится — руку отрежу и подпись ее пальцами поставлю. Так и буду держать при себе безрукую. Но при себе. Рядом. Не отпущу больше.
Швырнул флягу в очаг и голову запрокинул, закрывая глаза, а перед ними снова грудь ее идеальная, округлая, с кожей перламутровой, отливает в свете факела серебром. Все эти дни напивался до полусмерти, чтоб к ней снова не пойти. Моментами казалось, что легче спуститься туда, к клеткам, порвать прутья и свернуть ей шею, а потом сдохнуть у её ног, как собака у ног хозяйки.
Вокруг стены колья и виселицы прогибаются под тяжестью мертвых тел, а она молчит. Одни подростки, дети и старики остались из лассаров. Рука, мать ее, не поднимается вешать и головы рубить. А она молчит.
— Хреновое утро, Рейн?
Поднял голову, нащупывая на полу маску. К саанану. Саяр и так не раз видел мое лицо. Уже давно не содрогается от ужаса.
— Не из лучших, Саяр.
— Люди недовольны, мой Дас. Спрашивают, когда шеану сжигать будем. На площади дети кукол с красными волосами потрошат. А каждую скотину на убой ведут и сукой Вийяр называют. Выйди к ним еще раз. Поговори.
Я поморщился, поднимаясь с пола и спотыкаясь через пустые бутылки, к окну подошел, распахнул настежь. В покои вихрем ворвались снежинки, оседая на толстый балладаский ковер из овечьей шерсти. Внизу жизнь кипит. Мимо мертвецов люди снуют с повозками, дети деревянными мечами колют друг друга. У одних белый флаг в руках, у других черный. До меня их голоса доносятся.
«У нас твоя дочь, Од недорезанный. Мы ей брюхо вспорем и кишками, как гирляндами, двор украсим»
«Ой, как страшно. Не убивайте мою девочку. Я вам все золото отдам за её космы красные».
