Сон в летнюю ночь (СИ) - Корнова Анна
В то самое время, когда Вика погрузилась в такие несвойственные для неё рассуждения, в Санкт-Петербурге императрица Елизавета Петровна решала с «кавалерами своего двора» судьбу Браунгшвейгов. Официально было объявлено, что будут приняты все меры для того, чтобы доставить Анне Леопольдовне и её семейству свободную и обеспеченную жизнь. Бывшей правительнице и её супругу будет назначено ежегодное содержание по сто пятьдесят тысяч рублей (сумма немыслимая по своей щедрости). Со своей стороны Анна Леопольдовна обязалась никогда более не переступать через русскую границу, отречься от титулов императорского высочества и великой княгини и принести императрице присягу на верность за себя и за своего сына. Оглашен был манифест об отправке Иоанна Антоновича в Брауншвейг, Елизавета сама расписалась в неприкосновенности его личности. Но расписки расписками, а дело делом.
— Зря их отпустили, — посетовал Шувалов, недавний секретарь, теперь получивший должность камергера.
— Вестимо, зря, — поддержал князь Соболевский-Слеповран. — Посмотрите на воцарение Елизаветы Петровны глазами европейских дворов: свержен законный император, получивший трон по завещанию Анны Ивановны, составленному согласно петровскому Уставу о наследии престола.
— Так заявляешь, будто я узурпатор, но по законному праву, по близости крови к самодержавным родителям я должна носить корону! — возмутилась Елизавета.
— Всё так в манифестах мы и напишем, — почтительно кивнул Слеповран, но в глазах ирония, у императрицы сердце ёкнуло: до чего хорош! — Однако в Европе известно, что, если даже не брать во внимание завещание Анны Ивановны, то по Тестаменту Екатерины Первой трон должен получить Ваш племянник, сын покойной Вашей сестрицы, герцог Голштинский Карл Петер Ульрих, а не Вы.
— Роман Матвеевич, ты нарочно, чтобы мне досадить так имена выговариваешь, будто манифест составляешь.
— Досадить не хочу, а напомнить хотелось бы, что одна сестра принца Антона Ульриха замужем за прусским королем Фридрихом Вторым, а другая — за датским королем Христианом Шестым. И то, что их племянника лишили трона, надо полагать, им дюже не понравится, стало быть, вероятнее всего, что попробуют ему помочь трон вернуть.
Газеты сообщили, что мальчик-император с семейством отправился по маршруту Нарва — Рига — Кенигсберг — Брауншвейг, и по дороге ему будет оказан почёт, подобающий его сану. Но это в газетах, а в жизни, как известно, всё иначе. Как только прошло первое головокружение от радости, как только осознала Елизавета Петровна, что удалось свершить, казалось, невозможное, стало понятно: мало власть захватить, её надо удержать, а значит, семейство Брауншвейг за пределы Российской империи выехать не должно.
XXIV. Рига, 1742 год
Огромный караван кибиток под конвоем из трехсот гвардейских солдат и офицеров наконец прибыл в Ригу. Все ожидали, что остановятся на пару дней передохнуть в хороших просторных домах, принадлежащих местной знати, и отправятся дальше. Однако их поселили в городском замке, холодном и мрачном, а через неделю пришло из Петербурга приказание перевести Анну Леопольдовну, её мужа и их детей в каменную казарму на окраине города и содержать там под самым строгим надзором. Императорскую семью и их приближенных разместили в наскоро оборудованных для проживания, разделённых дощатыми перегородками каморках, в смежных комнатах расквартировывали конвой. Ответственный за состояние дел генерал-аншеф граф Салтыков лично отправлял ежедневные отчёты в Петербург, но и к Салтыкову было приставлено несколько негласных агентов Тайной канцелярии. Опасные для новой императрицы персоны должны быть под неусыпным контролем.
— Скоро ли мы отправимся в Митаву? — вопрошала Анна Леопольдовна.
— Не волнуйтесь, куда торопиться! — как мог успокаивал бывшую правительницу Салтыков. — Приказание пришло из Петербурга: надо задержаться Риге до окончания суда над Остерманом и Минихом.
— А за что их судят? И когда суд?
— Как Бог даст. Отдыхайте пока, дорога тяжёлая, все умаялись.
— Василий Фёдорович, Вы смеётесь над нами? Какой отдых? Матрасы соломой набиты, крысы изо всех щелей смотрят. Вы забыли, как Елизавета Петровна распорядилась никаких огорчений не доставлять.
— Ну, Анна Леопольдовна, голубушка, потерпите ещё немножко. Денёк-другой и всё уладится.
— Вы про денёк-другой уже месяц нам сказываете, — горестно вздохнула принцесса.
Фамильярно-добродушное «голубушка» больно царапнуло. Не посмел бы генерал-полицмейстер ещё пару месяцев назад к ней подобным образом обратиться, а теперь всё можно.
Виктория Чучухина наблюдала в оконце за этой сценой. Похоже, Елизавета Петровна конкретно надурила Брауншвейгов с поездкой в Германию — от престола отказались, а теперь сидят в этом клоповнике.
— Робертовна, погляди-ка сюда, — раздался из-за спины голос подпрапорщика Кошкарова.
Вика вздрогнула:
— Подпоручик, ты прямо как приведение неслышно ходишь.
— Неслышно кошки ходят, а приведения летают, — заулыбался Кошкаров и протянул сложенную в несколько раз газету. — Почитай, токмо своим не показывай.
Очень быстро Виктория с Кошкаровым перешли на «ты» после того, как подпоручик, пройдясь с Викой по деревне и приняв общительность за заигрывание, зажал её в тёмных сенях, схлопотал по морде и был послан такими словами, что в не в каждой солдатской казарме услышишь, с того момента фрейлину зауважал и стал ей оказывать всяческие знаки внимания.
Виктория равнодушно развернула газету: от подпоручика ничего интересного ждать не приходилось, но ошиблась. В очередном манифесте доброй и наивной Анне Леопольдовне была предписана роль властолюбивой злодейки, а свергнувшая её Елизавета, истинная наследница великого государя, олицетворяла саму доброту и благочестие: она не только не стала мстить бывшей государыне и её семье, которые «сами нимало к российскому престолу права не имеют», а, наоборот, «предав все их предосудительные поступки забвению, всех их в их отечество всемилостивейшее отправить повелели, куда они и уже и прибыли».
— Но это же фейковая статья! — Вика вернула газету Кошкарову. — Получается, что мы уже из России давно уехали и в Брауншвейге живём!
— Об том и речь.
— Ты подумай: какие моральные уроды! Пишут, что Анна Леопольдовна с сыном прямо мрази рода человечества, — Вика не могла успокоиться. — Все же знают, что это не так.
— Это пускай пишут. Ты то подумай, что вас в России якобы уже нет.
— И что это значит?
— Бог весть что. Но хорошего точно не дождаться. Для острастки под Нарвой обыск устроили, ещё что придумают. Уезжать тебе отсюда надобно. На днях, слыхал, часть прислуги обратно отправят, и ты с ними поезжай. Тебя отпустят, ты неважная персона.
— И буду я, как маятник Фуко, туда-сюда мотаться, — фыркнула Вика.
— Это об ком? — не понял Кошкаров.
— Об том, что уезжать мне некуда, да и незачем. Вместе с Брауншвейгами приехала, вместе и уезжать буду.
— Ты чего не поняла? Куда они поедут? С печки на лавку отправятся.
В коридоре казармы появились сёстры Юлиана и Якобина фон Менгден, Кошкаров разговор прекратил и, бросив на ходу: «Меня в Петербург скоро отпустят, могу поспособствовать, со мной поедешь», удалился. Вика ещё не осознала до конца смысл полученной информации, но на душе стало пакостно, а тут ещё Юлиана непременно какую-нибудь гадость скажет. Ближайшая подруга Анны Леопольдовны с момента отъезда из Петербурга пребывала в постоянном раздражении, а её сестра и вовсе не переставала плакать.
— Мальцев остался в прошлом, теперь подпоручика очаровываете? — ехидно поинтересовалась Юлиана. — А уж как из Риги выйдем, с солдатами амурничать станете?
— Секс — это не то мероприятие, где знаки различия хочется рассматривать, — пожала плечами Вика.
— Секс? Виктория, пожалуйста, выражайтесь по-русски, ежели не говорите на иных наречиях.
Вика хотела возразить, но не стала. Пусть Юлиана цепляется, она все последние дни постоянно на грани истерики, может, говоря колкости, сбросит негатив, и ей легче будет. Вообще в казарме на окраине города происходили странные вещи: Юлиана, энергичная, жизнеутверждающая, теперь ходит сутулясь, поджав губы, а вот Анна Леопольдовна, наоборот, забыла свою извечную меланхолию. «Я всегда жила чужою жизнью. При рождении меня нарекли Елизаветой Катариной, а потом перекрестили в Анну. Я стала матерью, а жила будто и не рожала: к ребенку меня допускали лишь на несколько минут. Я создана для уединения и покоя — на меня надели корону… Может, именно теперь начнется моя подлинная жизнь», — призналась принцесса как-то в разговоре. Покинув с Анной Леопольдовной Петербург, Виктория была уверена, что начнутся беспрестанные расспросы про Линара: помнит ли он, скучает ли он, с кем он, но, к удивлению, про него только раз мимоходом обмолвилась принцесса: «Хорошо, что к известным событиям граф не успел вернуться из Дрездена». Вика ожидала услышать печальные слова о разлуке с любимым, но их не последовало.
