Екатерина Коути - Заговор призраков
Жемчужины искрились, словно впитывая в себя окружающий свет. Были они крупные, с неровными очертаниями, и каждая казалась отражением луны на зыбкой поверхности моря. Когда Агнесс подносила ожерелье к уху, слышалось шуршание волн и где-то вдали – крики морских созданий, не людей и не животных, а тех, кто вечно живет на грани, изменчивой, как само море. Она часами могла вслушиваться в эти звуки… Но только не сейчас.
Нахмурившись, она вытащила ожерелье и положила на стол рядом с черепаховым гребнем. Оклеенное синим бархатом пространство шкатулки отныне всецело принадлежало конверту. Так и должно быть. Не каждый день получаешь приглашения от королевы.
Закрывая за собой дверь, Агнесс услышала дробный перестук, но возвращаться не стала. Хорошо, что агентство еще не прислало новую горничную. Никто не войдет в ее комнату. Жемчужины она соберет чуть позже.
3
– В стране у нас блуждают ведь немало бедламских нищих, что безумно воют…
– Прекрати.
– И в руки онемелые втыкают булавки, гвозди, ветки розмарина…
– Чарльз, ты мешаешь мне думать.
– И, страшные на вид, по деревням, убогим мызам, мельницам, овчарням, то с бешеным проклятьем, то с молитвой… сбирают подаянье! – вдохновенно закончил лорд Линден.
– В наши дни подаянье сбирают по подписке, а в конце года подписчики получают финансовый отчет.
– Скукотища, – приуныл мальчик.
Всю дорогу до Сент-Джордж-Филдз, где расположилось новое здание Вифлеемской больницы, известной в народе как Бедлам, Чарльз строил догадки относительно ее интерьеров. По его мнению, подкрепленному, очевидно, чтением готических романов, в Бедламе потолки плачут от сырости, рассохшиеся половицы хватают за пятки, а паутина в углах плотнее и крепче, чем саваны, в которых хоронят безумцев, скончавшихся от голода и лишений (хоронят, естественно, в ямах, вырытых прямо в подвале). Каково же было его разочарование, когда вместо темницы ему явилось бежевое здание в три этажа. Почтенной лысиной возвышался купол. От портика с колоннами тянулись два крыла, и если бы не решетки на окнах, здание больницы можно было принять как за инженерный колледж, так и за банк: вместо печати безумия оно было отмечено респектабельной безликостью. Но что, если отсутствие криков лишь намекает на толщину здешних стен?
– Неприемный день, в понедельник приходите, – прогнусавил привратник, на что мистер Линден сунул ему под нос грамоту. Глаза привратника забегали по первым строкам, но руки уже двигали засов, открывшийся, против ожиданий, без скрежещущего лязга. Чарльз вздохнул. Еще одно очко в пользу прогресса.
В вестибюле внимание юного лорда привлекли каменные статуи Мании и Меланхолии, некогда украшавшие ворота старой больницы в Мурфилдз. Мускулистые, с гладко выбритыми головами, безумцы полулежали на боку. Меланхолия печально кривила рот, Мания рвала на себе цепи и заходилась в беззвучном крике. Пока Чарльз прохаживался между статуями и строил им рожи, мистер Линден похрустывал грамотой. Наконец по лестнице спустился толстячок в круглых очках, с блестящей лысиной, целомудренно прикрытой редкими светлыми волосами.
– Доктор Форбс? – вежливо поклонился священник.
Но, как выяснилось сразу же, главный врач Бедлама Джон Форбс выступал с речью перед студентами Университетского колледжа, посему на рабочем месте отсутствовал. Встречающий отрекомендовался Джоном Хаслэмом, аптекарем при больнице.
Обстоятельство это лишь обрадовало мистера Линдена. Меньше придется объяснять. Об истинной цели своего визита он решил до поры до времени умолчать, надеясь, что грамота с печатью сама собой наведет персонал на мысль о правительственной комиссии. Аптекарю хватило беглого взгляда на печать, чтобы его улыбка, и так вежливая, пропиталась приязнью.
– Не угодно ли будет осмотреть здание?
– Бесплатно? – навострил уши Чарльз.
– Конечно.
Щедрость аптекаря опечалила юного лорда.
– Я читал, что в минувшем столетии, когда Бедлам еще располагался в Мурфилдзе, полюбоваться на безумцев стоило два пенса. А за полшиллинга их, наверное, давали потыкать тростью, – добавил лорд Линден мечтательно.
– Пусть сии варварские практики и остаются уделом прошлого, – поморщился аптекарь, сверкнув очками. – Итак, откуда джентльменам угодно начать осмотр?
– С подземелий, – снова влез Чарльз, прежде чем дядя успел рот открыть. – Самое интересное всегда находится в подземельях.
– То, что вы именуете подземельями, всего лишь полуподвальный этаж. Да, в нем расположены палаты для, скажем так, безнадежных, но от остальных палат они отличаются лишь тем, что вместо матрасов больные спят на соломе. Солому меняют регулярно, однако определенного рода миазмы все равно неистребимы.
– Спасибо, что предупредили, сэр. Мое чувство обоняния тоже рассыпается в благодарностях.
– В таком случае, позвольте препроводить вас на второй этаж.
По просторной лестнице они поднялись наверх. Если Чарльз рассчитывал увидеть хоть какие-нибудь обломки прошлого в виде торчащих из стен цепей или железных клеток, его чаяния рассыпались прахом. Коридор был выстелен добротным паркетом, а стены тщательно выбелены – ни трещинки, не говоря уже о пятнах крови.
Каков все-таки контраст с Кливлендским работным домом, подумал мистер Линден. Хотя чему удивляться? К безумцам англичане относятся куда милосерднее, чем к тем же ткачам из Спиталфилдза, оставшимся без работы из-за появления фабричных машин.
– Здесь неожиданно тепло, – заметил священник, следуя за аптекарем.
– И вы туда же! Не так уж неожиданно, сэр, учитывая, что у нас центральное отопление. Новейшее слово в механике.
Палаты пустовали. Как пояснил мистер Хаслэм, в это время суток пациенты упражняются на свежем воздухе, так что если джентльмены желают осмотреть, в каких условиях они содержатся, то милости просим. Приоткрыв дверь в одну из палат, мистер Линден увидел койки, заправленные свежим бельем, а на окне – цветочные горшки и клетку с щеглом. Под самым его ухом племянник испустил заупокойный вздох. В ответ дядя пребольно стиснул его локоть. Нечего устраивать сцены. Мог бы сидеть дома и штудировать церковную историю Лондона, выискивая среди тысяч имен – латинских, французских, английских – подходящего аббата-отступника.
В рекреационной тоже оказалось уютно: от обычной, хотя и скромно обставленной гостиной ее отличал разве что камин, забранный толстой решеткой, к которой была прикована кочерга (как ни пытался Чарльз оторвать ее, цепь оказалась прочной). Не будоражила воображение также и столовая, где пахло молочной кашей. У одного из длинных столов трудилась женщина в чепце и простом сером платье. Из корзины она доставала сложенные в стопки скатерти и, неловко шевеля короткими пальцами, разглаживала их по столешнице.
