Ева Фёллер - Волшебная гондола
Себастиано, на удивление, крепко прижал меня к себе. Его чистый мужской запах проник в мой нос и привел меня в замешательство, как уже не в первый раз. Меня смутило также то, какой маленькой я казалась, когда стояла прямо перед ним. Он был практически на голову выше меня. Мои глаза были как раз напротив его губ.
Затем он отпустил меня и сделал шаг назад.
— Я принесу тебе багаж с лодки.
— Какой багаж?
— Мариэтта упаковала для тебя некоторые вещи.
Я не знала, должна ли я к этому хорошо отнестись, у нее был изысканный вкус, с этим ничего не поделаешь. Но, если Себастиано мог просто попросить ее упаковать еще несколько вещей для бедной, покинутой, маленькой Анны, значит, между ними есть, конечно, близость. От этого я, по какой-то непонятной причине, забеспокоилась.
— До скорого, — сказал Себастиано.
— До скорого, — ответила я.
Я хотела сказать что-нибудь еще, возможно, что-то смешное, чтобы не стоять там такой безнадежной и нуждающейся, но у меня пропали слова.
Затем за ним закрылись ворота, и я осталась одна.
Глава 12
Если точнее, одна среди монашек. Едва Себастиано ушел, ко мне со всех сторон начали приближаться жители монастыря, чтобы познакомиться со мной. А также, чтоб спросить, как зовут моего двоюродного брата, сколько ему лет, где он живет и когда он снова придет.
Меня обступили со всех и сторон и начали расспрашивать.
Таким образом, я познакомилась с Орсолой, Имелдой, Беатой и еще с несколькими девочками моего возраста. Многие уже долго жили в монастыре, большинство привели сюда уже в семилетнем возрасте.
Я вспомнила, что рассказывал моим родителям и мне городской гид о монашеских монастырях. Таким образом, они были что-то наподобие учреждений охраны для женщин из богатого дома. Выйти замуж имели право только старшие дочери. Это было из-за очень высокого приданного, которое ожидалось от невесты из богатых семей. Поэтому-то и должны были вторые, третьи и последующие дочери стать монашками и до конца своей жизни, молясь, киснуть за стенами монастыря.
Во время разговора с девочками я, конечно, узнала, что их жизнь в монастыре не была уж такой плохой. Например, никто их не осуждает, если они красятся в своих комнатах или надевают красивые платья; главное, чтобы никто не увидел этого извне.
Эту интересную новость я узнала во время совместной прогулки по крытой галерее с Орсолой, Беатой и Имелдой. Они выдали мне также некоторые пикантные детали: по ночам все-таки случаются вечеринки с музыкой и танцами, и вином, на днях также была одна. Время от времени на вечеринку приходят даже мужчины, и это действительно весело.
Шушукаясь, Беата сообщила мне, что она хочет опять сделать вечеринку предстоящим вечером, в комнате Доротея.
— Я там тоже живу, — озадачено сказала я.
— Конечно, — шепнула Орсола. — Вы обе не монашки, и поэтому почтенной матушке легче будет закрыть на это глаз.
— Или два, — хихикнула Беата.
Я едва успевала переварить эту информацию. По всей видимости, в этом веке было что-то еще хуже, чем быть монахиней.
— Ты думаешь, твой двоюродный брат Себастиано тоже сможет прийти? — спросила Имелда.
— К сожалению, он должен уехать по делам.
Девушки показали мне также другую часть монастыря. Они провели меня через рабочую территорию, где стайками работали служанки в кухне и прачечной, через столовую, которая называлась трапезной, и, наконец, через скрипториум, зал для переписи уставленного большим количеством книг как в библиотеке. Книги, как я узнала от Клариссы, были большой редкостью в этом времени, так как еще долгое время не было печатного станка и большинство производились благодаря трудоемкому ручному труду, чаще всего монахами, которые проходили специальное обучение по каллиграфии.
После того, как я все увидела, мы вышли из здания, чтобы осмотреть уборную, затем овощной сад и сад лекарственных трав, пока не появилась сестра Гиустина и не приказала нам скрыться в наших комнатах. Все монашки должны были надеть платья, все мирские гости и служанки - свои чепцы. Я сразу же узнала причину: какое-то официальное высокопоставленное лицо сообщило о визите. Они должны были трапезничать с настоятельницей и затем посетить вместе службу в церкви
Сан-Заккариа*.
(*Церковь Сан-Заккариа или Сан-Дзаккария (итал. San Zaccaria) — католическая церковь в Венеции, в районе Кастелло. Прим.Перев.)
— Кроме того, мы все должны произвести хорошее впечатление, — поделилась
Орсола по дороге к монастырским спальням. — Иначе эти высокопоставленные господа могут подумать, что в монастыре царит недостаточно послушания и порядка. Тогда они издадут новый закон, чтобы нас совсем лишить забав.
Я узнала, что это происходило все чаще. Так, в частности, появился закон, который запрещал мужчинам наведываться ночью в женский монастырь.
— Как будто кто-то его придерживался, — сказала Орсола.
Постепенно у меня сложилось впечатление, что в женском монастыре этого времени происходило все, что угодно. Пока снаружи был виден свет, в стенах монастыря явно доставало веселья.
Немного позже какая-то лодка привезла сундук к воротам монастыря. Две служанки притащили его в комнату монны Доротеи и, пыхтя, отставили в сторону, объясняя, что это был мой багаж.
Я не сильно удивилась, обнаружив стопки сложенной одежды от хорошей старой подруги Себастиано, включая маленькую сумочку с монетками. Не все были золотыми, как в прошлый раз, но все же. Даже то платье, от которого я сегодня после подъема отказалась, вместе с парой других очень красивых платьев и нижним бельем.
Я только что закончила сортировать все вещи, как какая-то женщина вломилась в келью. При ее виде попугай сразу же начал кричать.
— Монна Доротея, мое сокровище! — пронзительно прокричал он. — Монна
Доротея, моя красавица!
— Я Доротея, — представилась мне женщина. — А ты, должно быть, Анна, моя новая соседка по комнате, — А попугаю она сказала: — Успокойся, Полидоро!
Я осматривала ее тайком. На убитую горем вдову она не была похожа. И вообще я не задумывалась прежде о том, какой молодой и привлекательной она была. Скорее я ожидала даму в средних летах, удрученную горем, печальную и бесцветную.
Доротее было самое большое двадцать. Закрывая глаза на то, что по цветовой гамме она отлично подходила своему попугаю. На ней было одето голубое платье, изумрудно-зелёного цвета чепец и красные туфли. Так же у нее были рыжие волосы. Как только она сняла чепец, по плечам рассыпались медные кудри.
— В случае если ты удивляешься, почему я не ношу черное, портниха еще не пошила мое траурное платье, — сказала Доротея. При слове черное ее лицо скривилось, похоже, носить черную одежду было хуже, чем кончина ее мужа.
