Хозяйка заброшенного поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— Настасья Пална?

— Слушаю, — ответила я.

— Хозяин мой, Виктор Александрович, велели вам записку передать.

Парень достал из-за обшлага конверт, протянул мне. Я отметила, что кланяться он не стал. Не то чтобы мне это нужно было, но на фоне поведения Дуни — царапнуло. А он ухмыльнулся и добавил:

— И на словах велели выяснить, не рехнулась ли барыня часом окончательно.

21.2

Я смерила его задумчивым взглядом. Вряд ли в исполнении хрупкой и юной Настеньки это подействовало так же, как взгляд тетки за сорок с соответствующим телосложением и выражением лица, но ухмыляться парнишка перестал.

Интересно, Виктор в самом деле велел передать это на словах? Или лакей зарвался, почуяв безнаказанность?

В любом случае «аспида» здесь нет, а воспитывать чужих слуг я не нанималась. Поэтому я просто сунула письмо в карман и снова присела над ящиком. Работа сама себя не сделает.

— Настасья Пална… — Парень попытался перекричать стук молотка. — Настасья Пална, барин велел ответ принести.

«Тебе велел — ты и неси», — хотелось огрызнуться мне, но этот тип не заслуживал даже того, чтобы хамить ему в ответ. Поэтому я продолжала заколачивать гвоздь за гвоздем. Парень потоптался еще какое-то время, пошел к дороге.

Я поглядела ему вслед — хоть умом понимала, что опускаться до базарной свары не стоит, оставалась внутри какая-то неудовлетворенность. Жаль, нельзя силой мысли подножку подставить.

Парень вдруг споткнулся, замахал руками и плюхнулся в снег. Подхватил слетевшую шапку, ругнулся, ойкнул, опасливо глянув на меня, и заторопился прочь.

Я затрясла головой. Не может ведь такого быть, чтобы малолетний хам споткнулся о невидимую веревку, которую я представила у него под ногами! Я даже не поленилась пройти посмотреть, но ничего особенного не обнаружила. Тропинка — пока я бегала туда-сюда, успела утоптать снег. И ровным счетом ничего, обо что можно было бы споткнуться.

Мгновенная карма настигла, решила я. Споткнулся на ровном месте, со всеми случается. И хватит глазеть, дел по горло.

Наконец я оглядела то, что получилось. В плотницкую артель не возьмут, но назначение свое ящик — точнее, тяжелая коробка без дна и крышки — выполнить должен.

— Барыня, я ивовые прутья принесла, как вы велели, — окликнула меня Дуня.

За ее спиной, прихваченная веревкой, висела целая вязанка веток. И, судя по тому, как девушка держала плечо, весила эта вязанка прилично.

— Отлично, — обрадовалась я. — Отнеси в прачечную, там вымой их, но надолго не замачивай. И потом скажи Марье, чтобы помогла тебе счистить кору. Аккуратно соберите ее и разложите на печи сушиться. Как закончите, зовите меня.

— Настасья Пална, простите за дерзость, но кора лучше сниматься будет, если прутья замочить дня на три.

— Может быть, но тогда все нужные для лекарства вещества в воду уйдут. Так что придется вам с Марьей без воды расстараться.

— Поняла, как скажете. А с прутьями потом что делать?

— Вон, компост, — пожала плечами я, указывая на ящик.

— Барыня, ежели они вам не нужны, можно я заберу? Тут не на одну корзинку хватит, матушка моя потом продаст в городе. — Дуня торопливо добавила: — Вы не думайте, я днем рассиживаться не буду, ночью стану плести.

— Конечно, лучше пусть в дело пойдут, чем на выброс.

Дуня ушла, а я поволокла в сад тяжеленную деревянную стремянку. Зря я просто проигнорировала нахального слугу. Надо было заставить его помогать в качестве моральной компенсации. Сразу бы не захотел — так есть доброе слово и молоток.

Но задним умом мы все крепки. Так что пришлось мне самой и тяжести таскать, и ветки обрезать, и зачищать кору от всякой дряни, чтобы завтра опрыскать все деревья, а потом побелить.

Если, конечно, управлюсь с обрезкой до завтра. Я успела разобраться только с одним деревом, когда прибежала Дуня с известием, что кора готова.

Надо было возвращаться и, следуя собственным же указаниям, скинуть валенки у порога и заскочить в свою комнату переодеться. До чего же муторна здешняя дамская мода! Панталоны из двух отдельных штанин, сорочка, корсет — кажется, домашний, потому что он только очерчивал фигуру, но не утягивал до обморока; еще пара юбок и только потом платье. Поневоле заскучаешь по спортивному или хирургическому костюму, устав снимать-надевать все это. Но если Марья так нервно отреагировала на вполне безобидные широкие брюки со складками у пояса, от вида хирургического костюма ей и вовсе дурно станет. Придется терпеть.

Ивовая кора уже лежала поверх полотна на печи. Прутьев видно не было — похоже, Дуня прибрала, пока я не передумала. Я взяла немного, оставив остальное сушиться на печи. Велела Марье растереть кору в ступке, залить порошок кипятком и прогреть на углях полчаса. Потом процедить и дать стакан Петру, предупредив его, что лекарство горькое. Еще я попросила ее сготовить отвар шалфея, но его больному не давать, а держать на печи в той посуде и под той крышкой, в которой готовился. Нянька пообещала, что все сделает. К самому Петру я тоже заглянула — он спал, жар вроде бы сильнее не стал, уже хорошо.

Наскоро перекусив, я велела Дуне одеться и помочь мне в саду, инструментов хватало. Девушка быстро сообразила, что от нее требуется, и в четыре руки дело пошло веселее. Мы провозились до самых сумерек, но все же успели сделать все, что нужно. Часть веток унесли в дом на растопку, что-то сожгли сразу, остальное перетащили к будущему компосту.

Пока мы работали, мне несколько раз казалось, что я слышу стук копыт, приближающихся к дому, но, похоже, кто-то просто проезжал мимо, а может, мне и вовсе примерешилось.

22.1

Во всяком случае, когда я вернулась домой, никого из посторонних не оказалось. Марья отчиталась, дескать, все сделала, как я велела, отваром Петра напоила — тот ругался по-черному, но выпил, а поспав, есть попросил и второй раз уже лекарство принимал без ворчания. «Хотя я лизнула — и правда горечь такая, что все нутро в узел завязалось, будешь тут ругаться». Еще она успела сбегать в деревню за молоком и заглянуть к бродячему торговцу, разжилась уксусом, сахаром и чаем.

Про нахального чужого слугу она не сказала ни слова — то ли он решил в дом не заглядывать, то ли Марья просто его прогнала и не стала меня беспокоить разной ерундой.

Петр в самом деле выглядел лучше, чем утром. Температура уменьшилась, хотя совсем и не прошла, дыхание оставалось нормальным, и отморожения под повязками не воспалились. Мне даже показалось, что их состояние куда приличней, чем должно бы, но наверняка дело было только в плохом освещении. Я сменила повязки, в этот раз смачивая их отваром шалфея. Подсушит немного, и обеззараживающие его свойства тоже будут полезны. Отправив Марью еще раз покормить Петра, я велела Дуне замочить бинты с щелоком, а с утра выполоскать и простирать. Скатаю влажные, в печи и высохнут, и простерилизуются.

А сама я снова занялась едой. В чугунке остался рассольник, завтра доедим. Но я все-таки замочила горох — за сутки как раз разбухнет, а там поставлю суп с копченой грудинкой на послезавтра. Еще завтра будем есть пшенную кашу с тыквой. И возни минимум: как следует промыть и ошпарить пшенку, добавить тыкву, молоко и немного сахара да поставить в печь, до утра стомится.

Оставалось только привести в порядок кухню, благо Дуня натаскала воды, и вдвоем мы скоро управились.

Кажется, я начинала привыкать к такой жизни, потому что, хоть и устала, глаза не слипались на ходу. Значит, займусь бахилами. В чем-то Марья права: в этом мире отдельные пары обуви для дома, улицы и домашней работы — роскошь, и уж простым работникам она явно недоступна. Обработаю ткань, чтобы влагу и грязь не пропускала, а сами бахилы выкрою как хирургические, в виде полусапожек с завязками. Правда, от шитья при свечах очень быстро устали глаза, так что после первой же пары пришлось все-таки отправиться спать. Тем более что принцип Дуня поняла и одновременно со мной успела сшить еще одни такие же, а пары для Марьи и Петра могли подождать.