Хозяйка заброшенного поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— Ну заходи, — предложила ему я. — Незачем дом выстужать.

Мотя мяукнул и, как вчера, потрусил вдоль стены. Остановившись, оглянулся на меня, точно спрашивая: «Чего стоишь?»

Я задумчиво посмотрела на него. Вчера я обследовала двор, но по другую сторону дома тоже ведь что-то было. Марья говорила про яблоки, и я помнила ветки за окном детской, однако во дворе деревьев не росло.

— Ну пойдем посмотрим, что ты хочешь мне показать, — сказала я ему, выходя во двор.

Наверное, к парадному крыльцу должна была вести дорога, но сейчас она определялась только двумя рядами кустов: ближе к дому — чего-то высокого, похожего на сирень, а второй ряд — низкорослый, кажется, смородина. А дальше росли деревья. Десяток яблонь, столько же вишен. Еще ряд кустов, а за ним из снега торчали сухие ветки малины. Я покачала головой — видимо, по осени Марье не хватило сил, чтобы правильно о ней позаботиться. Деревья явно много лет никто не обрезал, про побелку и говорить нечего. Зимние ветры тоже не прошли для них даром: некоторые ветки висели поломанные, да и в снегу тут и там валялись палки.

Я прищурилась на солнце, перевела взгляд на снег, на деревья. Да, откладывать работы в саду некуда.

Мотя мурлыкнул, сел у моих ног, глядя то на меня, то на деревья.

— Умница, — погладила его я. — Будем делом заниматься.

Но сперва нужно одеться поудобнее. В юбках по сугробам да по веткам не поскачешь. Где бы раздобыть штаны?

Кот мявкнул и, распушив хвост, двинулся к дому. Остановился, гипнотизируя парадную дверь. Я обозвала себя беспамятной дурой: на черный ход замок приделала, а про парадный и не вспомнила.

Мотя вспрыгнул на резную скамью в передней и начал вылизываться, всем видом демонстрируя, что никуда не торопится. Зато мне пришлось поторопиться, к счастью, не так много времени нужно, чтобы заколотить шесть гвоздей. Даже не слишком умелыми Настенькиными ручками, которые все норовили попасть вместо шляпки по собственным пальцам. И все же мне показалось, что сегодня работа шла легче, чем вчера. То ли устать не успела, то ли молодое тело быстро обучалось, выстраивая новые нейронные связи.

Едва я опустила молоток, Мотя соскочил со скамейки и лапой начал подковыривать дверь из передней в дом. Пришлось открыть и идти за ним.

21.1

Кот, не останавливаясь, протрусил до кладовки. Поточил когти о сундук с инструментами, будто напоминая, что молоток следует положить на место, чтобы потом не разыскивать его по всей усадьбе. Потом проскакал в глубину кладовой и уселся на сундук, который я еще не открывала.

— Слушай, может, ты говорить умеешь? — полюбопытствовала я, пробираясь между вещей к нему.

Мотя фыркнул, всем видом показывая, какую глупость я сморозила.

— Ага, так я тебе и поверила. Скажи еще, будто у тебя лапки.

Кот потянулся, перепрыгнул на другой сундук и начал умываться, демонстрируя, что у него действительно лапки. Я открыла крышку.

Похоже, в этом мире ничего не выбрасывали. К тому, что люди собирают и передают из рук в руки детские вещички — малыши растут стремительно, — я привыкла. Но здесь кроме кружевных рубашоночек лежала одежда и на детишек разных возрастов, вплоть до подростков. И кое-что из мальчиковой одежды выглядело подходящим мне — точнее, Настеньке — по размеру. Я взяла две пары шерстяных брюк и короткую подбитую мехом курточку вроде той, в которой давеча приезжал Виктор. Похоже, это было чем-то вроде охотничьего или прогулочного верхового костюма, потому что доктор щеголял в длинном сюртуке и плаще. Нашлась на меня нижняя рубаха из тонкой шерсти и шерстяные же подштанники. К последним я приглядывалась особенно тщательно, даже принюхалась — но никаких посторонних запахов, кроме полыни и лаванды, которыми пересыпали сундук от моли, не обнаружила. Впрочем, если бы в сундук сложили недостаточно чистую одежду, за несколько лет все бы завонялось. Шерстяные чулки у меня были свои. А вот приличной шапки не нашлось ни в кладовой, ни у Настеньки: та носила кружевные чепцы или капоры с широкими полями. Красиво, конечно, но ни тепла, ни удобства. Так что пришлось обойтись теплым платком.

— Ты куда пропала, касаточка? — окликнула меня Марья.

Я вышла из своей комнаты, где переодевалась, и она ахнула.

— Что ж ты делаешь, стыдоба-то какая! Немедленно вернись и оденься как следует!

Кажется, теперь пришел мой черед недоумевать, «а что такого». Видимо, выражение лица у меня было соответствующее, потому что она продолжала причитать:

— Поверить не могу, что ты со всем остальным и всякий стыд забыла! Разве ж можно без юбки на людях появляться!

— Не без штанов же!

— Да барышне что в штанах, что без штанов — все едино! Чтобы каждый мог и ноги разглядеть! Ладно там в морозы девки деревенские портки под юбку надевают, так и то под юбку. А ты барыня.

— Глупости, — отмахнулась я.

— Оденься немедленно как положено, пока никто не видел!

— Ты же видела, — хмыкнула я. — В конце концов, если царице самой не зазорно было мужской костюм надевать, то почему мне нельзя.

— Да неужто царица так делала! Это ж курам на смех!

Понятия не имею, на самом деле, как одевались здешние царицы. Наша Елизавета любила и на маскарад в мужской костюм одеться, чтобы ножки показать, и гвардейский мундир нашивала. Но уточнять это, пожалуй, не стоило. Поэтому я, больше не вдаваясь в споры, направилась в сарай за инструментами. Марья запричитала мне вслед, но как-то без огонька, похоже, поняла, что бесполезно.

Работы было много, даром что обрезать придется по минимуму. Только сухие и поломанные ветки, да немножко проредить кроны. Если сделать сразу все как надо, учитывая, что садом несколько лет никто не занимался, есть риск ослабить деревья. Доведу до ума осенью, а может, и на следующий год только получится сделать все правильно. Но и сейчас срезанных веток будет немало, куда их девать? Сжечь?

Пожалуй, начну-ка я не с обрезки, а с ящика под компост. Понятно, что, пока не потеплеет, преть не начнет, но хотя бы появится место, куда ветки, слишком тонкие для печи, сложить, и золу, оставшуюся после щелока, вынести. Туда же очистки и объедки разнообразные, кроме мяса и рыбы, конечно. Впрочем, их Марья прекрасно скармливала курам.

Странно, что Настина маменька, хорошая хозяйка, компост не закладывала. Или просто я пока не увидела? Или за прошедшие годы все развалилось?

Я заглянула к Марье, которая в очередной раз вливала в Петра чай с медом.

— Было такое, — подтвердила Марья. — За теплицей аккурат. Да только как маменька твоя померла, никто особо и не возился.

Я вспомнила, что видела за теплицей засыпанный снегом холмик. Пришлось вооружиться лопатой. Но, даже не отгребя до конца снег, я поняла, что старый ящик сам годится уже только на компост.

Значит, нужно будет расчистить от снега место рядом — благо стена теплицы прикрывала этот участок от ветра и слой снега был совсем тонким, кое-где даже земля проглядывала. В столярке, как называла Марья еще один сарай, нашлись доски и инструменты. Я в который раз подивилась, как же быстро можно пустить по ветру доброе хозяйство. Ну ладно Настенька, ей по молодости безалаберность простительна, но папенька-то ее чем занят был? Вином да картами горе глушил?

Я не стала долго об этом размышлять: все равно ничего не изменить. Отпилила по размеру сколько нужно досок, перетаскала их за теплицу и начала сколачивать ящик. За стуком молотка и моей руганью не сразу услышала:

— Эй, кто живой есть?

Я остановилась. Теперь стали слышны и шаги.

— Кто-нибудь! — Голос был незнакомый, мужской. — Эй ты, человек…

Я оглянулась. Парень лет двадцати, одетый во что-то вроде шинели из синего сукна и треух. Выглядел он растерянным, точно никак не мог определить, что за «человек» перед ним. В барской одежде, но с молотком, в штанах, но в бабском платке.

Это не дом, это проходной двор какой-то!

Парень же, увидев мое лицо, подобрал отвисшую челюсть.