Наследница проклятого острова (СИ) - Муратова Ульяна

— Беги, Аля! Спасайся. Ты сможешь! — горячо зашептала подруга и силой вздёрнула меня на ноги. — Мы ещё обязательно встретимся!

— Спасибо, Ви!

— Прощай, зораггария[4], — грустно улыбнулась подруга.

Я стянула с себя остатки лохмотьев и кинула их в горящую комнату. Мне всё равно перекидываться, одежда не нужна. Метнулась к забору — он и правда больше не отливал синеватым светом в ночи, а стоял тихий и тёмный. Обычный. Рука осторожно коснулась камня. Ничего не произошло. Аркан и правда спал!

Перекинув сумку на плечо, я выбрала участок позади дерева и полезла вверх. Тело саднило, в груди горел пожар, мучила дикая жажда… но Виола права. Это мой шанс. Мой крошечный, единственный шанс на свободу!

Подгоняемая страхом преследования, я лезла всё выше, только на секунду остановилась перевести дух и заметила, как зайта Изаки выкидывает из своего окна чемоданы. Я даже замерла от осознания: в охваченном пожаром приюте эта мразь спасала не детей, а вещи!..

Наше крыло уже полыхало вовсю, отовсюду рвалось пламя, крыша просела, трещали стёкла, рушились перекрытия. Середина здания догорала — оконные проёмы мрачно взирали задымлёнными прогалами, лишь глубоко внутри вспыхивали огни.

А крыло воспитателей ещё стояло нетронутым — из некоторых окон валил дым, и только окно директрисы светилось белым магическим светом. Внезапно оно распахнулось, и оттуда вылетел тюк с вещами.

Я с отвращением отвернулась и полезла выше.

— Аля, Аля, там внутри осталась Аля! — заголосила Виола так отчаянно, что я вздрогнула.

Перекинула ногу, оседлала забор и бросила последний взгляд на приют, где прошли четыре самых ужасных года моей жизни. С высоты забора хорошо просматривалось и древнее замшелое здание, и строгий идеально убранный двор, и ворота в большой мир, в который нам запрещали выходить.

Затем я опомнилась и принялась спускаться с наружней стороны.

Спрыгнув на мягкую траву, я быстро огляделась.

И побежала…

[1] Каскарр — низший вид нечисти с рожками и острым шипом на хвосте.

[2] Гаст — блюдо, которое готовят в Эртзамунде. В Аберрии — синоним чего-то гадкого, вонючего, мерзкого на вид и вкус.

[3] Вара — аберрийская мера длины, примерно равная восьмидесяти сантиметрам.

[4] Зораггария — красотка, др. аберрийский.

Из архива королевского дознавателя Аршеса Эррагера, дело № 1586 (Аливетта Цилаф)

Выдержка из заметки, опубликованной в 18-м выпуске «Аберрийского вестника» от четвёртого лаурдена 6973 года:

Приют «Утешение» вчера подвергся тяжелейшему испытанию. В старинном отремонтированном за счёт короны здании вспыхнул пожар. В результате этого трагического события погибло двое детей, и мы скорбим об их безвременно оборвавшихся жизнях.

Сотрудники приюта проявили высокий уровень тренированности и готовности к сложнейшим обстоятельствам. Благодаря их быстрым и слаженным действиям удалось спасти сорок семь детей.

Важно отметить, что сотрудники приюта не только выполнили свою работу на высшем уровне, но и показали высокую степень человечности и сочувствия к пострадавшим. Они оказали первую помощь несчастным напуганным девочкам.

Приют «Утешение» является примером того, как должна работать королевская организация, которая заботится о жизни и здоровье людей, особенно детей. Мы выражаем свою благодарность сотрудникам приюта за их профессионализм, человечность и отвагу в сложной ситуации.

По предварительным данным, виновна в возникновении пожара Аливетта из печально известного своими интригами рода Цилаф. Напомним, что четыре года назад все достигшие возраста сознательности представители этой фамилии были казнены за покушение на жизнь короля Рахарда Девятнадцатого Безумного и попытку дворцового переворота. Аливетта — последняя оставшаяся в живых Цилаф, и, кажется, уже выбрала курс на оппозицию короне.

Капитула вторая, водная

Лёгкие горели, ссадины на коже нещадно драло и щипало. Мне стоило перекинуться в гайрону — тогда раны затянутся сами, да и холод перестанет мучить с такой силой. Но я не доверяла своей второформе. До сегодняшней ночи у меня не было ни единой возможности выпустить гайрону на волю — я даже не знала, насколько она зрелая и доступен ли мне полный оборот. И смогу ли управлять своей второформой.

Первый раз вроде бы получилось неплохо, но я действовала на инстинктах, на мне были блокираторы магии, мешающие полному обороту, я даже не почувствовала хвоста — есть он или не сформировался?

«Гайрона — часть тебя, а не ты часть её. Помни об этом», — наставляла бабушка.

Получится ли сразу подчинить своей воле вторую сущность или на это потребуется время, которого нет?

Я отошла от забора под прикрытие деревьев и стащила с себя сумку — в ней лежали тонкие невесомые кожаные сапоги — такие же потрёпанные и неказистые, как и остальные мои вещи. И такие же баснословно дорогие, если знать об их реальных свойствах. Например, о том, что они не оставляют следов. Я натянула обувь на босу ногу и почувствовала себя увереннее, хотя и осталась голой. Вся одежда сгорела в приюте, ну и каскарр с ней, ничего ценного там не было — нас одевали в самый дешёвый бельда́рский жёлтый шёлк. Именно такой, некрашеный даже в алый. А сами воспитательницы ходили в хлопковых платьях. У директрисы даже шерстяные вещи были, но их она берегла и надевала нечасто.

Я сняла с пальцев ненавистные кольца, блокирующие магию, и убрала их в кармашек. Потом продам или использую, если понадобится скрываться среди людей.

Бабушкина сумка — невзрачная и потасканная снаружи — удобно села на спину, когда я отсоединила сдвоенную ручку и перестегнула её на манер лямок рюкзака. Эта сумка — моё главное сокровище. Во время обысков в ней нашли всё. Всё, что бабушка хотела, чтобы дознаватели нашли. Двойное дно? Не смешите, в этой сумке их было пять, и ни одна ищейка не сунулась дальше второго.

Нюх почти отключился — дым и пожар отшибли тонкое обоняние гайроны, я даже в человеческом диапазоне почти ничего не чуяла.

Ладно. Ви права.

Ручей, море, глубина.

Плохо, что я вся исцарапана. И не перекинешься — сначала нужно добраться до воды, в ней следов гайрона не оставит, в отличие от влажной почвы тропического леса. Я глубоко вдохнула, впервые за долгие лаурде́ны[1] сплела лечебный аркан и наложила его на ссадины. Кожу немилосердно запекло, пока затягивались ранки, но тратить силы на обезболивание я сейчас не вправе, поэтому просто стиснула зубы и перетерпела. На глазах выступили слёзы, но я не издала ни звука.

Влажный ночной лес принял меня в свои стылые объятия. Я шла стремительным шагом, стараясь ничего не касаться. Азарт, холод и страх погони подстёгивали, и иногда я переходила на рысцу. Хорошо, что лес оказался негустой.

Единственный крошечный шанс — вода. К ней я двигалась по наитию, меня вели чутьё и дикая жажда. Когда всё-таки вышла к быстрой речушке, чуть не заплакала от счастья.

Ха́инко, благодарю! Да будет вечным твой покой!

Студёную, сладкую воду пила, пока она не начала булькать внутри. Стянула с себя сапоги и кулон — убрала в сумку, провела пальцами по тиснению на клапане и погладила едва различимые серебряные буквы, складывающиеся в имя бабушки: «Нинелла Цила́ф». Вторым (но не последним) секретом сумки было то, что её и гайрона могла носить. А третьим — что она не намокала в воде. Отпустила лямки до предела и снова нацепила рюкзак — теперь он бил нижним краем по икрам, а вот второформе придётся как раз впору.

Первое полноценное слияние с гайроной запоминается навсегда. Иногда оно становится борьбой, иногда — чистейшим счастьем единения. А иногда — полной потерей себя. Отец рассказывал о стаях диких гайронов. О тех несчастных, кто уже не сможет обернуться обратно в человека. Стану ли я одной из них? Сказать сложно. Ни высокое происхождение, ни наследственность роли не играют. Риск есть всегда. И даже среди Цилаф был такой случай, пусть всего один. Чаще всего первый оборот происходит рядом с родителями или наставниками. Должен быть рядом хоть кто-то, кто взовёт к опьянённому второформой разуму и поможет взять верх над зверем.