Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

Ярасланов словно всё понимает и замолкает. Потом переводит взгляд на часы.

― Собирайся, Антон. Времени не так много.

― Собираться? ― изумленно переспрашиваю я.

Ярасланов усмехается:

― Да, на все про всё полтора часа, потом ― на вокзал.

― Но…

― Игорь знает то, что ему надо. И что ты уедешь, тоже знает. Поэтому обиды не будет, поисков тоже. Тебе нужно как можно скорее оказаться в Херсоне. Поэтому мы уезжаем.

― Мы?!

Он невинно смотрит на меня:

― Да. Я тебя сопровождаю. Понимаю, что совсем не похож на спутника твоей мечты, но ничего. Тебе понравится.

Глава 14. Кто тебя придумал?

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад

Что интересно, моё тело лежит на брусчатке, а вот я как-то всё вижу сверху. Чех стоит напротив Заграева. Но того явно это не интересует. Потому что он медленно приседает возле меня, проводит рукой по плечу и чуть сжимает. Склоняется. Белые волосы падают, закрывая его лицо. Но я прекрасно вижу, как он втягивает воздух, словно пытаясь что-то учуять. Запах, который исходит от меня. Странно. Там точно ничего необычного.

На губах Заграева неожиданно появляется улыбка ― нехорошая такая и в то же время безумно предвкушающая. Живой глаз теперь горит так же, как и второй, который сплошное опаловое пламя.

― О-о-о, как… ― Он переводит взгляд на Чеха. ― Что ж молчал, что у тебя есть такие ресурсы? Тут можно говорить.

Меня передергивает. Так, это ещё что такое? Какие ресурсы? Дайте мне только вернуться, вытрясу из Чеха всю правду.

Земля внезапно содрогается. Я это скорее вижу, чем чувствую.

И вдруг понимаю, что появился ещё один действующий персонаж. Это… женщина.

Она не то чтобы полная, но такая… сильно заметная. Рыжие кудрявые волосы, кокетливая шляпка с желтенькими цветами на черном поле. Бордовое полупальто в свете ночных фонарей кажется немного блеклым, но ни в коем случае не старым. Туфли с каблуками-рюмочками ― совершенно неожиданно для такой комплекции. При этом дама держится очень уверенно. Кажется, мне есть чему поучиться.

На её губах оранжевая помада, а брови аккуратно подведены коричневым карандашом. Но вот глаза… В них смотришь и падаешь. Лёд. Стынь. Камень. Там настолько светло, что кажется, каждую клеточку пронизывают лучи. От этого одновременно холодно и безумно, словно рядом горит огонёк, к которому можно протянуть руки и погреться.

Она делает шаг вперед, и вдруг триги останавливаются, будто не хотят с ней связываться.

Только сейчас понимаю, что в её пальцах очаровательной мягкой округлости зажата сигаретка. Или папироска? Что-то есть в ней такое… исконно одесское, до ужаса несочетаемое и в то же время правильное, а ещё… такое, от чего внутри все замирает.

Дама смотрит то на Чеха, то на Заграева.

Она легонько сбивает пепел вниз, и блик света падает на кроваво-красный ноготь, чуть загнутый, скорее короткий, чем длинный.

― Мужчины, ― произносит она низким голосом. ― Изверги рода человеческого. Стоит только старой больной женщине немного задремать, как вы норовите разнести в пух и прах всё на своём пути.

От её голоса, кажется, вибрирует воздух, будто от звучания огромного колокола. Я украдкой смотрю на Чеха и Заграева, жду, что они засмеются, но… оба молчат. При этом ощущение, что не просто молчат, а очень напряженно молчат.

― Эммик, отойдите от театра, он видел столько, что больше не хочет, ― тем временем продолжает она.

― Сара Абрамовна, вы как всегда знаете, что сказать, ― ухмыляется Заграев, медленно принимая вертикальное положение.

― Ша, Артур, ― ни капли не смущается она. ― С тобой та же история. Если ты мне сделаешь нервы, я тебе сделаю скандал, и всем будет хорошо.

Заграев чуть прищуривается, но не спорит. И мне это тоже не понятно.

Сара. Сара Абрамовна.

Сомнений в национальности женщины нет. Но кто она? И почему такая реакция?

Она медленно, но уверенно приближается ко мне. От папироски вверх тянется тонкий дымок, и в какой-то момент я понимаю, что она не уменьшается.

Сара Абрамовна останавливается возле меня. Делает легкое движение рукой, и триги отлетают в сторону. Оу. Они точно не хотят с ней связываться.

Она тоже склоняется ко мне. Касается пальцами щеки, медленно проводит по скуле. От прикосновения вспыхивает жар, едва сдерживаюсь, чтобы не охнуть. Не вижу отсюда светлых-светлых глаз, но чувствую, как они изучают меня. Очень внимательно, каждую черточку.

Потом она легонько щелкает меня по носу.

От неожиданности я ойкаю и распахиваю глаза. Ощущаю холод брусчатки, запах металла и бензина. Вижу Сару Абрамовну, которая уже поднялась.

Она задумчиво затягивается, потом поворачивается к Чеху и бросает одно-единственное слово:

― Якорь.

О чем она? Какой ещё якорь?

― Варианты? ― холодно интересуется Чех.

Я хмурюсь. Так, что-то я вообще запутался. Мысли прыгают одна на одну, ведут себя настолько проказливо и бессовестно, что хочется материться.

Сара Абрамовна изучающе смотрит на меня, потом на Заграева. После чего переводит взгляд на Чеха.

― Разделим, ― произносит она с какой-то странной интонацией.

Что ещё значит «разделим»?

― Годится, ― отвечает Чех.

В одно мгновение я глохну, перед глазами все затягивается непроницаемой тьмой, и сознание отступает туда, где слышны шелест морских волн и шипение крохотных змей…

***

Я открываю глаза оттого, что меня кто-то толкает в бок.

Голова гудит, за окном серое небо, мерзкий накрапывающий дождик, блекло-желтые поля. Стоп. Поля. Дорога. А я на это все смотрю вообще в окно.

Кое-как принимаю сидячее положение ― и осознаю, что нахожусь на заднем сидении машины Чеха. Самого Чеха нет, зато Ябо расположился на пассажирском месте рядом с водительским.

Он поворачивается ко мне.

― Ну как? Голова болит?

Как ни странно, не могу расслышать в его словах попытки подколоть и поиздеваться.

― Так себе, ― признаюсь я. ― Где мы? Как я тут оказался?

― Телом, ― охотно отвечает Ябо. ― Вчера тебя Чех доставил именно бессознательным телом, сказал руками не трогать, уложил на диван и велел быть готовым на утро отчаливать.

Я хмурюсь, пытаясь вспомнить хоть что-то, но безуспешно, полный ноль. Последнее, что я помню, так это дорогу перед Оперным театром и… тех, кто был вокруг. После этого я вмиг забываю про поганое самочувствие, потому что вспоминаю разговор женщины по имени Сара Абрамовна и остальных.

От мыслей меня отвлекают открывшаяся дверца. Чех садится и сует Ябо в руки стаканчик с кофе и какой-то сэндвич.

― Я хотел с ветчиной.

― Жрите, товарищ дорогой, что дают, ― ни капли не смущается Чех, бросает на меня взгляд. ― Ты как?

― Отвратно. А…

― Выходи, перекусим и кое-что расскажу.

Ябо фыркает. Ну да, ему с такой рожей не выйти, хотя нигде нет людей. До меня доходит, что мы стоим возле заправки, мимо как раз проскакивает вишневая машина.

Я выхожу, делаю глубокий вдох. Воздух влажный, какой-то мягкий, хочется дышать и дышать. От дождя волосы сразу намокают, но спешить в укрытие совсем не хочется. Это самая настоящая осень. Так бы и стоял.

Но Чех тянет меня за рукав.

― Пошли, времени не так много.

― Не боишься оставлять Ябо в машине? ― интересуюсь я, следуя за ним, и поддеваю носком обуви ворох желтых листьев.

― Уже выяснил, что далеко он не уедет, ― не смущается Чех, открывая стеклянную дверь, ― к тому же не завтракал. Поэтому единственное занятие нашей фейспалмной проблемы ― еда. Высовываться не будет, ибо понимает, что сейчас ему это не на руку.

Внутри, я понимаю, что тут не просто магазинчик, а есть маленькая зона, чтобы перекусить.

― Давай выбирай, ― кивает Чех в сторону стеклянного прилавка, где разместился весьма неплохой ассортимент. Не только перекус, как у Ябо, но и вполне человеческая картошка, колбаски, салаты и даже суп с фрикадельками. Очаровательно.