Я обязательно вернусь (СИ) - Ольвич Нора

А я смотрела на все это через небольшое оконце в плотной промасленной ткани, которой была покрыта повозка на манер цыганской кибитки, как в маленький телевизор и мысленно перелистывала еще одну страницу в книге своей жизни в этом мире. А посмотрев на своих спутников, поправилась «наших жизней», ведь я в ответе за них, за всю мою семью.

В свободное время я брала уроки верховой езды и фехтования у одного из наших охранников, и при этом носила мужскую одежду, и в такую дальнюю дорогу разумнее было бы отправиться в штанах и камзоле.

Но все же, как положено юной мадмуазель, я была в платье, мы планировали повидаться со святым отцом, заехав по пути в часовню. А еще я училась стрелять из очень тяжелого средневекового оружия, но другого же не было, и получалось у меня весьма не плохо.

И да, у меня был план: надо было только выехать за город, и тогда ничего не мешало бы воплотить его в жизнь.

Проезжая мимо часовни, кортеж остановились. Мы заранее все обговорили: уехать, и не попрощаться со святым отцом было недопустимо и ошибочно. Да, было отвратно смотреть на его фальшивую улыбку, но наше поведение должно быть безупречно, и вне всякого подозрения. Придется играть каждому свою роль, отведенную данной жизненной ситуацией. «Весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры.»

Виконт Рикардо де ла Кано помог всем дамам выбраться из нашего транспорта, предложил руку графине, мы же, сопровождая их, покрыв головы мантильями, чинно направились к храму, оставив охрану возле повозок.

Древнее строение нас встретило запахом воска и ладана, мягким светом, что лился из небольших окон. В часовне я молилась, прося всевышнего господа нашего, сохранить жизни близким людям и даровать им здоровья. Молились все, дети вели себя тихо. Анжелик брала пример с брата, наши ангелочки, они становились очень разумными.

Антонио понимал, что все, что происходит, далеко непросто, но у меня не было времени посвящать его в таинства наших приключений, да и сомнения брали меня стоит ли сейчас ему это рассказывать. Я помнила свои ощущения, когда попала в юное девятилетнее девичье тело, многие вещи воспринимались по-другому, особенно когда произошло полное слияние душ. Казалось, такие важные дела для меня взрослой события, отходили на второстепенный план, «затиралась» память о прошлом, оставляя, возможно самое важное. Неосознанно хотелось детства и любви близких людей и взрослое сознание, оно «включалось» как бы не сразу, требовалось время на раздумья.

При выходе, на крыльце часовни нам встретился святой отец де Ла Рене, он был не один, его собеседник высокий, солидный мужчина лет тридцати пяти стоял лицом к выходу из храма. Увидав нас, он повернулся в нашу сторону, слегка склонив голову перед графиней, прищурив глаза, оценивая молодую женщину. Меня несказанно удивил этот факт, на крыльце храма это просто неприлично. Но позже я поняла, что данному субъекту понятия приличия не ведомы.

Несмотря на все, что произошло с нами в усадьбе, графиня Жанна выглядела хорошо, она была нежной, беззащитной и хрупкой. Нежная своей молодостью и невинностью сознания, она покоряла с одного только взгляда. Мужчина склонился над пальчиками графини в поцелуе, падре представил их друг другу.

Антонио, в это время, вцепившись в мой палец, не сводил глаз с незнакомца. Внешность мужчины, для меня была отталкивающая, он был красив, но его надменный, холодный взгляд в этом оценивающем прищуре и презрительно сжатые губы вызывали отторжение.

И еще, он был опасен, я просто ощущала это всеми фибрами души, мне от него хотелось просто бежать. Так же я отметила, что сеньора Адория выйдя на улицу, не подняла мантилью, она покрывала ее склоненную голову и закрывала лицо и только руки ее перебирали четки чуть быстрее, чем обычно. Адория взволнована и сильно, почему? Все это я списала на все пережитое нами в этот не простой день.

Мне же пришлось взять Антонио на руки, так как мальчик, почему то запнулся, и произошла небольшая заминка, ведь малышу было чуть больше года. Хорошо, что на мне были плотные, не по сезону теплые перчатки, которые вместе с длинными рукавами платья закрывали мои израненные руки.

Я и не заметила, что когда я брала на руки ребенка, плащ мой расстегнулся, ветер раскидал две его половины в разные стороны, и стало видно шею, немного декольте и мое пока единственное украшение — нательный крест, подарок отца.

— Дитя, как вы себя чувствуете — отец де Ла Рене подошел ко мне — что случилось с вами? Вы ужасно выглядите: бледны, измождены и эти тени под глазами. До нас дошли слухи, вы были больны?

— Святой отец, мне уже лучше, но все же я покажусь в столице лекарю, так как к нам местный так и не приехал. Мы так боялись эпидемии, вывезли всех здоровых людей в город, подняли мост, чтобы не допустить распространения заразы. У меня были все признаки сильнейшего отравления, несколько дней не приходила в себя.

Я говорила тихо и медленно, мой акцент усилился из-за волнения. Ребенок, сидевший у меня на руках, обнял за шею, прижался, закрывая своим тельцем меня от всего мира.

— Мадмуазель Каталина, дочь моя все в руках господа. Выздоравливайте. — Священник смотрел на меня с сочувствием.

Мысли в моей голове, как рой пчел гудели в возмущении — Вот притворщик, ненавижу. Оборотень, настоящий оборотень. Вот вам и средневековье, время, когда в сражение, в ход шли все подручные средства, в том числе и яды. Решил детьми пожертвовать. И это служитель церкви.

— Да отче, благословите — я слегка присела, и при этом склонила голову, когда же поднялась, то встретилась взглядом с незнакомцем. Он пожирал меня глазами, всю. О боже, он как безумный разглядывал мое лицо, переводя взгляд на обнявшего меня ребенка.

Да что такое происходит, где этот мужлан получал воспитание, что он себе позволяет, а с виду вроде дворянин. Антонио стал капризничать, а потом и вовсе полились огромный слезы обиды, ребенку все просто надоело.

— Простите, нам пора. — Я передала дитя подошедшей Мари — Энн. Подтянула мантилью ниже на лицо, застегнула плащ и не спеша, опираясь на донну Адорию, отправилась к повозке.

Отъезжая от часовни, мы не увидели уже, как незнакомец что-то резко выговаривал священнику. А затем ему подвели коня, вскочив на него, он повернулся к отцу де Ла Рене:

— Я повторяю, с головы этих женщин не должен упасть ни один волос, это приказ. Планы изменились, пошлите вслед за ними отряд для их охраны.

— Слушаюсь, ваша светлость.

— Отвечаете за них головой. — И незнакомец поехал в сторону затонувшей усадьбы.

Раймон де Беккариа, князь де Фуркево

Потрясение, которое он испытал, возле часовни не отпускало его. Этого не может быть. Эти незнакомки — молодая графиня, еще совсем юная девушка и ее воспитанница, дочь ее мужа от первого брака.

Прежде всего, его тронула графиня — нежный цветок, изысканный, ничего не имеющая общего с придворными дамами, которыми окружал себя король, лживыми и кокетливыми. Ценившие только наряды, украшения и плотские забавы.

Графиня, она даже не посмотрела на него — Князя, подставила ручку для поцелуя, все как положено по этикету легкий наклон головы и ничего больше. Когда же он склонился над ее пальчиками, затянутыми в перчатку и заглянул ей в глаза, то увидел, что дежурно улыбаясь уголками нежных губок, она смотрит сквозь него туда, куда понесли ее дочь.

А ему показалось, что он прикоснулся к чему-то чистому как к воздуху в горах. В ее присутствии князю хотелось дышать, вдыхая этот чистый воздух с запахом нераспустившейся нежной зелени и ароматом фиалок, который кружил вокруг.

Он захотел ее, резко возникло намерение сделать ее своей, он не привык ни в чем себе отказывать. Не собирался и в этот раз, что-то хищное зрело в нем, — однозначно будет моей, — подумал он. Нужно будет навести в Париже справки, в каком месте они остановились. Даже в голову не пришло, а согласится ли, ведь он может своим напором сломать этот хрупкий цветок, нет отказа он не примет, он однозначно сделает ее своей. Еще никто не смог устоять перед его напором.