Лорен Де Стефано - Лихорадка
— М-м?
— Когда ты сознаешься, что мы не можем идти прямиком в Манхэттен?
Мэдди вырывает у меня руку и садится на корточки, чтобы посмотреть на таракана, который бегает кругами по грязи. Наверное, их здесь сотни: мы остановились у свалки, и от вони у меня слезятся глаза.
— Ладно, — соглашаюсь я, — мы можем устроить привал и придумать новый план. Только не здесь. Где-нибудь, где воздух чище.
— Тут нигде воздух не чище! — возражает Габриель. — Тут один кошмар сменяется другим. С самого начала. — Он смотрит мне прямо в глаза, демонстративно замолкая после каждого слова. — Тут нет ничего лучше.
Земля трясется под весом мусоровоза, проезжающего где-то в отдалении. Грузовик, клацая и изрыгая вонючие выхлопы, вываливает на свалку новую порцию отбросов. Казалось, хуже уже некуда — но я готова поклясться, что вонь усиливается еще больше.
— Дальше будет лучше, — настаиваю я. — Смотри! Раз есть мусор, есть и цивилизация. Наверное, тут поблизости большой город.
Габриель смотрит на меня: глаза у него стеклянные, кожа мраморно-бледная и туго натянутая. Внезапно мне начинает его не хватать, вплоть до мучительной боли в груди. Мне не хватает его мягкой, ненавязчивой теплоты. Его рук, обхватывающих мои щеки — как тогда, когда он впервые привлек меня к себе, чтобы поцеловать. Я понимаю, что вырвала его из родной стихии без всякой подготовки. Он открывает рот, чтобы заговорить, и меня наполняет надежда, что его слова окажутся знакомыми, теплыми. Но всего лишь произносит: «Мэдди!»
Я поворачиваюсь, чтобы проследить за направлением его взгляда. Мэдди бежит от нас к небольшому голубому домику, на котором крупными белыми буквами написано: «ДИРЕКЦИЯ СВАЛКИ».
— Погоди! — Я бросаюсь за ней, и, как это ни странно, Габриель от меня не отстает. Сумка хлопает у его бока, словно сломанное крыло. — Мэдди! Стой! Мы не знаем, что там!
Но она меня не слушает. Несмотря на хромоту, передвигается она неожиданно быстро. Девочка бросается к углу домика, а потом, к моему изумлению, останавливается и ждет нас. Я наконец догоняю ее и уже собираюсь гневно спросить, что на нее нашло, когда Габриель хватает меня за руку.
— Смотри! — произносит он.
Лицо у Мэдди светлеет. На грунтовой площадке вхолостую гоняет мотор большой грузовик с широко открытой задней дверью.
— Кажется, она нашла нам транспорт, — поясняет Габриель.
Я медлю. В ушах гулко отдаются удары сердца. Даже отсюда я ощущаю металлический запах грузовика, вспоминаю пульсирующую темноту фургона Сборщиков, и это воспоминание тисками сжимает мне череп. Щупальца безумия ползут, захлестывая руки и ноги.
— Мы… — У меня срывается голос. — Мы не знаем, куда он едет. Он может увезти нас в противоположном направлении.
— А есть способ узнать? — спрашивает Габриель.
Новый шанс принес ему надежду, и это заставило его щеки чуть порозоветь. Я давлю свой страх. С моей стороны было бы ужасно эгоистично лишать его… лишать всех нас такой прекрасной возможности.
— Код стоянки, — говорю я. — Мой брат долго работал на доставке. После рейса грузовики всегда возвращались на свою стоянку. Там сзади должен быть код стоянки, который начинается с сокращенного обозначения штата.
Габриель отходит от меня. Я наблюдаю за его приближением к грузовику, словно за замедленной съемкой в фильме.
— Вот этот?
— С чего он начинается? — спрашиваю я.
— «ПА»… Пенсильвания? Это далеко от Нью-Йорка? — откликается он.
— Это совсем близко от нас! — отвечаю я, стараясь, чтобы в моем голосе прозвучала радость, которой я не испытываю.
Я предпочла бы идти пешком, лишь бы не влезать снова в темный кузов машины. А вот Мэдди залезает в эту бездну безо всяких колебаний.
На боку грузовика изображен смеющийся цыпленок, вокруг которого по кругу бегут слова: «ЗАКУСКИ И ГАЗИРОВКА ОТ КЭЛЛИ».
Габриель забирается в кузов следом за Мэдди и протягивает руку, чтобы помочь мне. Он не замечает, как глубоко я вздыхаю, собираясь с силами.
12
Мы прячемся за ящиками с чипсами и крендельками. Шофер захлопывает двери, а затем грузовик дергается и начинает движение.
В замкнутом пространстве тьма особенная. Она темнее той, которая возникает под опущенными веками, темнее ночной. Мои глаза широко открыты. Я пытаюсь адаптироваться, разглядеть какие-нибудь силуэты, хоть что-то. Но все, что я вижу, — это скорчившиеся девушки, захваченные Сборщиками. Я все время жду крика.
Спустя некоторое время Мэдди засыпает. Я слышу ее легкое дыхание, многократно усиленное металлическими стенками фургона.
Габриель молчит, но я хотя бы ощущаю рядом с собой его присутствие. Его голова время от времени стукается о стенку грузовика.
Он что-то шепчет мне, но я не могу разобрать, что именно. Или, может, мне это только чудится. Может, я сплю? Я вдруг перестаю отличать кошмарный сон от реальности.
— Рейн? — произносит Габриель.
— Что?
Мой голос звучит напряженнее, чем хотелось бы.
— Я спросил, сколько, по-твоему, ехать до Пенсильвании?
— А какая разница? Мы ведь все равно не можем следить за временем! — отвечаю я. И тут же, испугавшись, что нарычала на него, стараюсь спросить как можно мягче: — Как ты себя чувствуешь?
Он меняет позу.
— Ты дрожишь, — говорит он.
— Нет, со мной все в порядке.
— Нет, — возражает он, — дрожишь. Мне казалось, это грузовик вибрирует, а это ты.
Я подтягиваю колени к груди и закрываю глаза, надеясь увидеть коричневато-красный свет за веками. От этой темноты никуда не деться. Она как тиски, сжимающие мой мозг.
Габриель возится рядом, наконец его рука касается моей головы. Он запускает пальцы в волосы, и я позволяю себе привалиться к нему. Ощущаю кожей капли пота на его лице и понимаю, что это начало ломки. Он оказался в своем аду, я — в своем.
— Мне следовало понять, — шепчет он. — Этот грузовик… ты вспомнила фургон Сборщиков, да?
Я не отвечаю. Его ладонь скользит по моим волосам, гладит лоб, спускается к подбородку, а потом возвращается обратно. В детстве я любила водить в темноте фонариком и наблюдать за горячими потоками света, и сейчас я воображаю, что рука Габриеля — это фонарик. Я представляю себе потоки света, следующие за его пальцами.
А потом неожиданно для себя говорю:
— В тот день, когда меня забрали, я знала, что не умру. — Я делаю паузу, подыскивая нужные слова. — Я не знала, что со мной будет. Не ждала ничего хорошего. Но у меня не было чувства, что я погибну.
— Как ты могла это знать? — спрашивает Габриель.
— Наверное, никак. Разве можно знать что-то совершенно точно?
