Гейл Форман - Куда она ушла
Я хватаю Мию за руку и дергаю к себе.
- Ай!
Дверь между нашим вагоном и соседним открыта, и я тащу ее во второй.
- Что ты делаешь? — вопрошает она, едва поспевая за мной, но я не слушаю.
Я тяну ее в другой вагон, потом в следующий, пока поезд не замедляется на станции, после чего выскакиваю с ней на перрон, тащу вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Какая-то часть мозга посылает смутные предупреждения относительно моей грубости, другая плевать на это хотела. Мы оказываемся на улице, и я тяну ее с собой на протяжении нескольких кварталов, пока не убеждаюсь, что за нами никто не идет. Только тогда я останавливаюсь.
- Ты пытаешься убить нас? — кричит она.
На меня накатывает чувство вины. Но я бумерангом отсылаю его в ее сторону.
- Ну, а как насчет тебя? Ты пытаешься натравить на меня толпу?
Я опускаю взгляд вниз и понимаю, что все еще держу ее за руку. Миа тоже смотрит. Я отпускаю ее.
- Какую толпу, Адам? — спрашивает она тихо.
Сейчас она говорит со мной, будто я сумасшедший. Так же, как ведет себя со мной Олдос во время моих панических атак. Но Олдос, по крайней мере, никогда бы не обвинил меня в том, что я выдумываю нападение фанатов. Он очень много раз видел, как это бывает.
- Меня узнали, — бормочу я, а затем иду прочь от нее.
Миа колеблется секунду, затем бежит вдогонку.
- Никто не знал, что это ты.
Она заблуждается — как удобно так заблуждаться!
- Весь вагон знал, что это я.
- О чем ты говоришь, Адам?
- О чем я говорю? О фотографах, что разбили лагерь напротив моего дома. О магазинах звукозаписи, которые я не посещаю уже почти два года. О невозможности пройтись по улице, не чувствуя себя оленем в день открытия охотничьего сезона. Я говорю о том, что каждый раз, когда я простужен, газеты пишут, что я наркоман.
Я смотрю на нее, стоящую в полумраке спящего города, ее волосы спадают на лицо, и я могу видеть, как она пытается определить, не сошел ли я с ума. А я вынужден бороться с желанием взять ее за плечи и шарахнуть о стену здания, чтобы почувствовать проходящие между нами волны вибрации. Потому что внезапно мне хочется услышать, как будут трещать ее кости. Хочется почувствовать мягкость ее податливой плоти, услышать ее стон, когда кость моего бедра вжимается в ее. Мне хочется запрокинуть ее голову, чтобы открыть доступ к ее шее. Мне хочется запустить пальцы в ее волосы, чтобы у нее перехватило дыхание. Мне хочется заставить ее плакать, а затем слизывать ее слезы. А потом я хочу припасть к ее губам, поглотить ее целиком и передать все то, что она не может понять.
- Это полный бред! Куда ты, черт возьми, меня тащишь? — Адреналин ударяет в голову, заставляя меня рычать.
Миа выглядит смущенной.
- Я же уже объясняла. Я веду тебя по тайным уголкам Нью-Йорка.
- Да, хорошо, но мне чуточку надоели тайны. Не соизволишь сказать мне, куда мы идем? Или я, черт возьми, прошу слишком многого?
- Господи, Адам, когда ты стал таким…
Эгоистом? Мудаком? Самовлюбленным? Я мог бы накидать список из миллиона слов. Все они уже были произнесены раньше.
- …парнем? — заканчивает Миа.
На долю секунды я почти готов был рассмеяться. Парнем? Это лучшее, что она может сказать? Это напомнило мне историю, которую любят рассказывать мои родители, что когда я был маленьким ребенком, и меня что-то не устраивало, то я выходил из себя и кричал на них словами: "Вы, вы, вы… письки!", словно это было худшим ругательством из всех.
Но потом я вспоминаю кое-что еще, старый разговор, который мы с Мией вели как-то поздним вечером. У них с Ким была привычка классифицировать все в диаметрально противоположных категориях, и Миа постоянно изобретала что-то новое. Однажды она сказала мне, что они решили, что представители моего пола делятся на две четкие группы: Мужчины и Парни. Попросту говоря: все святые мира — Мужчины. А придурки, игроки, любители женских боев в мокрых футболках? Они были Парнями. Я же, конечно, был Мужчиной.
А сейчас, значит, я Парень? Парень! На секунду я позволяю своей обиде вырваться наружу. Миа смотрит на меня растерянно, но не вспоминает о том разговоре.
Кто бы ни сказал, что прошлое не мертво[18], определенно ошибался. Это будущее заранее мертво, заранее отыграно.
Вся эта ночь была ошибкой. Она не поможет мне все вернуть. Или исправить ошибки, которые я совершил. Или забрать обещания, которые я давал. Или вернуть ее. Или вернуть себя самого.
Что-то изменилось в лице Мии. Мелькнуло что-то похожее на понимание. Потому что она пускается в объяснения, почему назвала меня Парнем. Потому что парни всегда должны быть в курсе всех планов, знать, куда направляются. И что она ведет меня на паром Стейтен-Айленд, который, на самом деле, никакая не тайна, но немногие Манхэттенцы катаются на нем. Что просто позор, потому что с него открывается потрясающий вид на Статую Свободы, а в довершение всего, за паром не нужно платить, а в Нью-Йорке нет ничего бесплатного! Но если я переживаю из-за большого количества народа, мы можем забыть о нем. Но все же нам следует просто проверить, и если он не окажется пустым — а она почти уверена, что там никого не будет в этот час ночи — мы можем сойти с него до отплытия.
И я так и не понимаю, помнит ли она тот разговор о различиях между Мужчиной и Парнем или нет, но это уже не имеет особого значения. Потому что она права. Сейчас я — Парень. И я с абсолютной точностью могу назвать ночь, когда стал им.
Глава тринадцатая
Фанатки начали появляться сразу же. Или, может, они были всегда, просто я не замечал. Но как только мы стали гастролировать, они разжужжались, как колибри, сующие свои клювики в весенние цветы.
Первое, что мы сделали, как только подписали контракт со звукозаписывающим лейблом — наняли Олдоса, вести наши дела. "Возмещение ущерба" должен был выйти в сентябре, и студия запланировала на конец осени скромный тур, но у Олдоса было иное мнение.
- Вам, ребята, нужно вернуть уверенность в себе, — сказал он, когда мы закончили миксовать альбом. — Вам нужно вновь начать колесить по стране.
И когда альбом вышел, Олдос подписал нас на серию из десяти концертов по всему западному побережью, в клубах, в которых мы уже играли раньше, чтобы вернуть своих фанатов — или напомнить им, что мы до сих пор существуем — и чтобы снова чувствовать себя комфортно, выступая перед публикой.
