Марина Ефиминюк - Бесстрашная
— Я ничего не вижу, честно.
Последовала долгая пауза. Я уже решила развязать глаза, как услышала мягкий баритон:
— Что ты хотела узнать?
В первый миг при звуке его голоса я даже вздрогнула. Шальное сердце забилось, как взбесившееся. Интересно, возможно ли влюбиться в опасного незнакомца, ни разу в жизни не видя его лица, а просто слыша такой вот невообразимо шелковый голос?
— Это ведь принадлежит Чеславу Конопке? — Я подняла шкатулку. — Я права?
Молчание.
— Тогда в тюрьме, ведь это был ты? Ты мне помог? И в подворотне, когда на меня напала стража посла, ты меня защитил?
Ни звука в ответ.
— Тогда на рынке ты взял у меня кровь. Ведь это для того, чтобы узнать, являюсь ли кому-то кровным родственником. Мне говорили, что по крови маги умеют определять родство. Так ведь?
Мне казалось, что я говорю сама с собой.
— Почему? — Я замялась, а потом выпалила: — Я не понимаю, почему ты меня оберегаешь? Мы родственники? Может быть, ты мой старший брат или даже настоящий отец?
Примолкнув, я подняла руку и неожиданно для себя дотронулась до куртки собеседника. Оказалось, он стоял от меня в жалком шаге. В смятении я отступила, но любопытство победило. Кончики пальцев прикоснулись к жесткому холодному материалу. Ночной посыльный чуть отстранился, но все-таки позволил моей осмелевшей ладони осторожно скользнуть по его груди. Неожиданно крепкая мужская рука сжала мои замерзшие от ветра пальчики. Он, верно, склонился, и теплое дыхание защекотало ухо.
— Никому не доверяй, маленькая нима. — Ночной посыльный давал понять, что знал обо мне очень много, даже ласковое домашнее прозвище. — Никому, даже тем, кто тебе помогает.
— Почему?
— Ты можешь не знать, что стоит за поступками других людей.
Он предупреждал меня, советовал, а я ни о чем не могла думать, только о вызывавшем мурашки голосе и о горячей большой руке, пожатие которой невероятным образом вселяло ощущение абсолютной безопасности. Кем он был, этот невозможный человек?
— И тебе я не могу доверять? — Вопрос прозвучал настолько наивно, что в ответ раздалось тихое хмыканье. Ловкий вор, раз за разом спасавший мне жизнь, ничего не сказал и между тем сказал невероятно много.
Секундой позже он отпустил мою согретую в большой ладони руку и ушел. Я осталась в звоннице одна и, развязав фартук, сморщилась от слепящего солнца.
Меня охватило странное ощущение, что разговор произошел в другой реальности.
Гнездич окончательно пробудился и отогрелся в солнечных ваннах. За короткие дни городские сады покрылись несмелым зеленоватым пушком, пробились между размытыми камнями брусчатки любопытные стоики-травинки. Утренняя тишина наполнилась веселым птичьим гомоном. Подошло время весеннего праздника, и крикливые мальчишки разнесли по городу весть о том, что в шестой день седмицы мэр объявил народные гулянья с бесплатным элем и театральным представлением на эшафоте главной площади.
Ян прислал поутру записку о том, чтобы я ждала его на омнибусной станции. В указанное время рядом с пешеходной мостовой остановилась двуколка, запряженная черной кобылкой. Народ с любопытством разглядывал дорогущий экипаж с симпатичным парнем, державшим поводья.
— Запрыгиваешь? — позвал меня Ян.
Я вскочила на подножку, уселась рядом с приятелем и цокнула языком:
— Шеф разорился на двуколку?
— Это мой экипаж.
Лошадка тронулась с места, но перед ней выскочила маленькая старушка с корзинкой, и Ян дернул поводья. Схватившись за край скользкого сиденья, я проворчала:
— Теперь я понимаю, почему ты предпочитаешь ездить на омнибусах.
— Ты такая трусиха, — блеснул широкой улыбкой Ян, и двуколка влилась в плотный поток экипажей, запрудивших городские улицы.
— Шеф передал тебе письмо? — уточнила я, пристроив на колени сумку со шкатулкой. Приятель вытащил из кармана сложенный вчетверо листик с разрешением на работу в газетном хранилище.
— Он сказал, что хотел бы тебе помочь чем-то большим, — пока я изучала бумагу, рассказал Ян, — но пару дней назад в едальню его жены завалились молодчики королевского посла, поломали всю мебель и разбили посуду.
Невольно мне представилась полнотелая хозяйка «Жирной утки», рыдавшая над опустевшими глиняными чанами с элем, и на душе заскребли кошки. Приподнятое настроение моментально испортилось.
— Он мне достаточно помог, когда договаривался с Кастаном Стоммой, — отозвалась я, пряча грамоту в сумку.
— Ты считаешь, что того парня нанял шеф «Уличных хроник»? — В голосе Яна прозвучало неподдельное удивление.
— А кто еще тогда?
На некоторое время мы замолчали. Не оправдав моих безрадостных прогнозов, Ян довольно сноровисто вел двуколку, направлял чуткую лошадку без суеты и лишнего дерганья, и экипаж ехал мягко, без рывков.
Мы въехали во внутренний двор хранилища, находившегося в подвале замшелого особнячка, где на верхних этажах ютились дешевые конторы неудачливых судебных заступников и бухгалтерских клерков.
Смотритель хранилища, сгорбленный очкарик с черными нарукавниками, был давним приятелем шефа «Уличных хроник». Увидев письмо, он смерил нас долгим взглядом и махнул рукой, предлагая следовать за ним.
Архив представлял собой бесконечные ряды деревянных стеллажей, заставленных пыльными ящиками. Затхлый воздух пах тяжелой влажностью, на полках лежал слой многолетней пыли. Обычно колонки от газетных листов, принадлежавших короне, хранили четверть века, а потом сжигали. Глядя на запустение и завалы макулатуры, я была почти уверена, что именно в этом архиве никто и никогда не тронул ни единой бумажки, не сдвинул ни одной коробки. Да и смотритель напоминал свое хранилище, похожее на крысиную нору с узкими запутанными ходами, такой же неряшливый и одичалый.
— Здесь сводки за последние пять лет. — Очкарик указал на бесконечный стеллаж, а потом ткнул пальцем в стол с исцарапанной столешницей: — Удачно поработать.
— Спасибо, — растерянно отозвалась я.
Он оставил нам масляную лампу и, забрав яркий магический светильник, развернулся, но вдруг помедлил:
— Только смотрите здесь, без глупостей! — Очки строго блеснули от света. — Знаю я вас, молодых.
Мы с Яном выразительно переглянулись. На лице приятеля, видимо, как и на моем, отражался удивленный вопрос, чем еще можно заниматься в пыльном, ледяном помещении, кроме как перебиранием старых бумаг?
В полутьме, способной убить любое зрение, мы проследили, как между ящиками мелькает яркий огонек. Смолкли шаркающие шаги.
Изобразив энтузиазм, которого совершенно не испытывала, я потерла озябшие руки:
