Вороны вещают о смерти (СИ) - "Darknessia"

Голова гудела от шума чужих голосов, натянуто-веселых и хмельных, от дыма костров и от выпитого меда. Короткая прогулка до дома не помогла избавиться ни от звона в ушах, ни от тянущего чувства вины, ни от липкого беспокойства.

Я шла по колено в траве, совсем позабыв о том, что не стоит портить единственное праздничное платье. Сняла платок и очелье, и пряди свободно рассыпались по плечам и спине. Все равно ведь никто не видит. Ветер шелестел в кронах, пели сверчки, и где-то далеко кричали ночные птицы. Мир остался прежним, и все шло своим чередом, но почему-то теперь он казался мне чужим. Равнодушным и бесцветным.

Я остановилась на дворе перед входом в избу, бросила скомканный головной убор на лавку. Совсем не хотелось идти туда. Дышать затхлостью и соломой. Лежать, глядя в потолок в ожидании сна, который все равно не подарит успокоения, а лишь пробудит новую безотчетную тревогу. С почти болезненным удовольствием вспомнилась ночь, когда я впервые попробовала белый таленц. Сон на мягком ароматном мху в окружении деревьев – живых, а не рассохшихся бревен избы.

Вспомнился и Лихо, и древний дуб, в котором расположилось его убежище. Пожалуй, там мне было бы гораздо спокойнее, чем дома.

Я даже сделала пару шагов к лесу, но потом застыла в сомнениях. Стоит ли идти? Матушка и так уже достаточно сердится. К тому же, ее слова о нечисти зародили смуту в сердце. Мне нужны были ответы – любые, пусть даже самая болезненная правда. Но все же я никак не решалась сдвинуться с места.

Тихий двор, полосу бурьяна за оградой и первые деревья очерчивал тусклый свет луны. Вдруг во тьме между стволами зажглись огни. Крохотные, желтовато-оранжевые. Они появились из чащи и закружили у самой кромки Чернолеса. Через несколько мгновений я различила фигуру, темную и почти невидимую во мраке. Болотные огни вились вокруг, высвечивая то седые пряди, то зелёную мантию.

На душе вдруг стало тепло. Не настолько, чтобы забыть печали и обиды, но все же чуточку легче. Ноги сами понесли вперёд, между рядами чахлых посадок, по высокой колючей траве. Я остановилась в нескольких шагах у границы леса.

Напротив неподвижно стоял Лихо. Он не улыбался. Лицо его было печальным, полным сочувствия. Молча мы смотрели друг на друга, а потом он медленно, несмело протянул ко мне руку. Тонкие черные пальцы, едва видимые в окружающей тьме, зависли в ожидании, а я вдруг явственно почувствовала необходимость прикоснуться к ним, сжать в ладони и поверить, что не одна. А ещё знала, этого мне будет мало.

Глаза почему-то наполнились слезами. Совсем не хотелось показывать их. Я быстро преодолела оставшееся расстояние, обняла его и уткнулась лбом в плечо. Почувствовала через миг, как смыкаются осторожные руки Лихо на спине. Как он прикоснулся холодной щекой к моей макушке. Так трепетно и аккуратно, словно я была хрупкой маленькой птичкой.

Мы долго стояли в объятиях друг друга, холодных и теплых одновременно. Вокруг медленно танцевали огни под музыку ветра. Я тихо плакала, а он гладил по спине и волосам нежными пальцами. От него пахло лесом и сырой землёй, и сам он казался лесом. Это успокаивало.

– Что произошло, Огниша? – спросил Лихо, когда я перестала всхлипывать. – Неужели, тот мальчик?..

– Сестра, – выдохнула я, не поднимая головы от его плеча. – Моя старшая сестра.

– Мне жаль…

Он чуть крепче сомкнул объятия, и все вокруг снова замерло, погрузилось в тишину. Хотелось провести так всю ночь. В надежде, что боль отступит перед чем-то иным. Но я знала, что сколько бы времени ни прошло, она вернётся вновь.

– А почему ты здесь? – спросила хрипло и приглушённо.

Лихо печально вздохнул – его грудь поднялась и опустилась под моей щекой, и можно было даже услышать тихий стук сердца.

– Я почуял смерть прошлой ночью, и потом скорбь. Узнал твою среди многих.

Одной рукой он обнимал меня за плечи, а другой гладил по волосам. А мне в этот момент не нужно было ничего больше, только знать, что есть кто-то рядом. Кто-то надёжный и чуткий, кто понимает мою боль и готов разделить ее.

Но как бы ни хотелось, пришлось оторваться от мягкой мантии Лихо и его холодной груди. Разлепить уставшие глаза. Со вздохом я сказала:

– Хочу спросить кое-о-чем, но давай отойдем подальше. Нельзя, чтобы меня увидели здесь.

Лихо отступил на шаг, спрятал руки под мантией. Вместе мы отправились вглубь леса, а путь освещали болотные огни.

– Мне тут матушка сказала… – слова застряли в горле при одном воспоминании о случившемся. Пришлось сделать усилие, чтобы голос не дрожал. – Сказала, что я виновата. Сказала, что проклятие непросто снять. Вдруг… вдруг мальчик должен был умереть, но я вмешалась в судьбу, и за это расплатилась его мать? Забрала проклятие? – Я вскинула на него требовательный, отчаянный взгляд. Одновременно желала услышать ответ и боялась его. – Это правда, Лихо?

Он долго молчал. Так долго, что поутихшее внутри беспокойство снова расцвело. В молчании и был ответ, которого я так боялась. Пришлось до боли закусить губу и заставить себя дышать глубоко, лишь бы задавить подступающие слезы.

– Такое могло произойти, – наконец откликнулся Лихо. Слова давались ему с трудом, он тщательно их подбирал. – Но ты здесь ни при чем. Порча всегда цепляется к ослабленному человеку. Сначала это был мальчик. Раз он поправился, тебе удалось снять с него зло. Как ты это сделала?

– Я сказала над ним Слово в осиновой роще и омыла солёной водой. Потом сделала заговор над отваром из полыни, коры ивы и листьев сирени, чтобы помочь быстрее справиться с болезнью.

– Там был ещё кто-то в роще? Сестра?

– Сестра…

Он снова замолчал, и осознание свалилось на меня, словно груда тяжёлых камней.

– Значит, матушка права… – прошептала с окончательной, безнадежной уверенностью. – Я просто глупая девчонка. Полезла в чужие дела, толком не разобравшись. Без понимания, как работают проклятия и заговоры. Понадеялась на случай – и вот…

– Не вини себя. Это неправильно.

– Это честно! Я ведь… я…

– Нет, Огниша. – Он остановился напротив. Лицо было серьезное и хмурое, а в голосе такая же неоспоримая убежденность. И сожаление. – Если кого и стоит винить – то меня. Лихо приносит беду. Не зря люди боятся. Не нужно было показываться тебе на глаза. Так много времени прошло, что я стал забывать, как это опасно. Мне захотелось того, чего никогда не получу. Раз за разом я выходил к тебе, прекрасно зная, чем это может кончиться.

Я ответила ему таким же серьезным взглядом.

– То, что происходит в селе – подклады, смерти, болезни – началось давно. Может, год назад, не знаю. Но точно знаю, что все то же самое пришлось бы мне пережить, даже если бы мы не встретились.

Лихо приподнял уголки губ в печальной улыбке.

– Ты слишком добра, Огниша. Я не заслуживаю этого. За все, что сделал от начала своего существования…

– Нет, Лихо, – твердо возразила я. – Мне ты не сделал ничего дурного. Я ведь хорошо понимаю людей и вижу, что ты лучше всех их.

– Людей. Но я – нечисть.

– Это не мешает разглядеть там, внутри, – я легонько дотронулась до его груди, – кое-что очень человеческое. Твою душу. И я думаю, что доброта и понимание – самая малость среди того, что ты заслуживаешь, Лихо.

Он долго смотрел мне в глаза. Лицо застыло, и я не знала, было ли это удивление, благодарность, а может беспомощность. Потом вдруг накрыл мою руку холодными ладонями, поднес к губам и осторожно, едва ощутимо поцеловал. Щеки тут же полыхнули жаром, сердце затрепетало, а по телу разошлась мучительно-сладкая дрожь.

– Благодарю, – улыбнулся Лихо, вновь поднимая на меня взгляд. – Твои слова… Наверно, не стоит упоминать, что мне прежде не говорили подобного. И, наверно, не стоит говорить, что я растерян и счастлив одновременно. Стоит уйти, пока ещё можно. Потому что рядом с тобой я забываю, кто я. – Он выпустил мою руку и прошептал, вложив в слова невыразимую боль: – Я нечисть, Огниша. Ничто этого не изменит.

Я потупилась. Может, и прав Лихо. Стоило послушаться его с самого начала, когда впервые встретились. Молча собрать свой болотник, не задавать глупых вопросов и не приходить больше в Чернолес. Тогда я не помогла бы Младу, но сестра, возможно, осталась бы жива. Вместе с остальными я тыкала бы пальцем в Томиру с криком “колдунья”. Никогда не услышала бы голосов трав и шёпота земли.