Сон в летнюю ночь (СИ) - Корнова Анна

— Вы правы, Виктория, буде я верно догадалось о значении Ваших речей. Елизавета Петровна очень любима многими, но что в том дурного? Она весела и красива, однако, что бы ни говорилось, стать царицей она не может. У неё нет законного права на трон, поелику, Вам же ведомо, у неё низкое происхождение. И потом, никто отчего-то не хочет понять, что она честна и не станет интриговать.

— Ага, не станет, — Вика ехидно ухмыльнулась, — очень даже станет! Она уже вовсю пиарится: в казармах Преображенского полка постоянно неформально, то есть, как говорят, без этикета и церемоний бывает, деньгами гвардейцев одаривает, детей их крестит.

— Я уже устала это слушать. От Остермана, от принца Антона Ульриха, от Ботта. Мне дают столько советов, что я уж и не знаю, кому верить: порой было бы лучше и не знать всего, ибо половина наверняка ложь. Никогда в жизни не было у меня столько дающих мне советы друзей, или именующихся ими, как с тех пор, как я регентство приняла. Головкин тоже сейчас вещал, что приструнить цесаревну надобно. А что я должна делать? Елизавету, мою тетушку, крёстную моей дочери, под арест брать?

— Советчиков у Вас и вправду немерено, но что-то делать с этой ситуацией нужно.

— Виктория, давайте оставим цесаревну в покое. Лучше обскажите, как дела сейчас у графа Линара. Вы ведь можете это увидеть.

Виктория Чучухина давно устала всем объяснять, что у неё нет спутника, подсматривающего из космоса за происходящим на расстоянии сотен верст. Всё равно просили не упрямиться, а посмотреть и рассказать, что там, вдалеке, происходит. Поэтому Вика, ни на минуту не задумываясь, безапелляционно объявила:

— Граф в полном порядке, дай Бог каждому! Аппетит прекрасный, сон как у младенца.

— А чем он занят? О чем думает?

Виктория горестно вздохнула — ну почем ей знать! Чем-то занят, о чём-то думает…

— Какие-то бумаги пишет, — с интонацией опытной гадалки произнесла Вика.

— А что за бумаги? Может, это письмо какой-то особе? — понизился голос Анны Леопольдовны.

— Может и письмо, мне не видно, там не по-русски написано.

— Давеча граф Линар прислал известие, что скоро не вернется, понеже на него навалилось очень много дел, кои необходимо уладить. И он всё время сомневается в моей нежности к нему. Я не знаю, как понимать эту перемену в нём. Может, кто-то пытается его очаровать. Но он не может поддаться чьим-то чарам, поскольку он клялся мне, и он не может обмануть — он идеален в своих поступках.

— Человек не может быть идеальным, идеальной может быть только маска, — вспомнила Виктория истину, прочитанную на каком-то девичьем сайте.

— Мудро, как мудро! — согласилась Анна Леопольдовна, но тут же добавила: — Однако к графу Линару это не относится. Он идеален во всем.

Виктория недовольно поджала губы. Чего только в этом восемнадцатом веке не происходит! А ещё двадцать первое столетие упрекают в разнузданности и свободе нравов. Вика с самого начала смотрела на адюльтер Анны Леопольдовны неодобрительно, и не столько из-за собственных нравственных устоев, сколько оттого, что Слеповран был очень критично настроен к этой истории и высказывался весьма резко, да и Мальцев, хотя так открыто, как Роман Матвеевич, не выражался, но Виктория понимала: адъютанту лейб-гвардии Измайловского полка неловко за амурную историю его правительницы.

— А что Юлия Магнусовна по этому поводу думает? Она же официальная невеста графа, — Вика не удержалась от ехидного замечания.

— О чём Вы, Виктория! Вам же прекрасно известна причина помолвки Юлии с графом.

— Знаете, что я скажу, Анна Леопольдовна, переживать Вам абсолютно не о чем: вернется граф как миленький. Он же не идиот, чтобы от таких денег отказываться. А то, что он Вам пишет — это так: с выраженьем на лице мы сидели на крыльце. Цену себе набивает.

— Я ничего не поняла из Ваших слов, — правительница испуганно смотрела на Вику. — На каком крыльце? Какие деньги? Говорите, пожалуйста, яснее.

С чего это Викторию понесло на эти обличения, она и сама не знала, но, как известно, сказано «А» — нужно говорить весь алфавит.

— А я не предсказываю, а про то, что есть, говорю. Деньги ему тут святят недетские, а ещё почести, награды… Вы это всё, не раздумывая, Линару дадите. Вы очень простодушная, как здесь выражаются. Вами все вертят, а Вы не видите. Только принц Антон без фиги в кармане, ну, и Юлия Магнусовна, только она, извините, глупа как пробка.

Это было, конечно же, выражение Слеповрана, Виктория вовсе не считала Юлиану настолько глупой.

— Что Вы такое говорите! Юлия моё альтер эго! — губы Анны Леопольдовны задрожали. — Вы оскорбили моего доверенного друга, а это означает, что Вы оскорбили и меня! Уходите прочь!

Выражение «альтер эго» Вика услышала впервые и хотя значение его не поняла, но обличительный тон изменила:

— Ну, это я погорячилась, конечно. Юлия Магнусовна не как пробка, но Вы бы всё-таки её поменьше слушали. У неё всё-таки не тот уровень компетенции, чтобы государственные вопросы решать. Вот с этой помолвкой, например, она хотела как лучше, а получилось как всегда: все перешёптываются, пересмеиваются, Вы авторитет теряете. Мы про Елизавету Петровну сейчас говорили, она информационных поводов достаточно даёт, но даже она таких ляпов не делает, над нею никто за глаза не смеётся.

— А разве надо мною смеются? — Анна Леопольдовна испуганно посмотрела на Викторию. — Я же мать императора, Великая княгиня.

— Вот именно, Вы, мать императора, Великая княгиня. С Вас пример должны брать.

Анна Леопольдовна, словно школьница, принялась оправдываться за свои действия и смешалась.

— Но как мне быть, ежели я люблю графа Линара? — растерянный взгляд устремился на Викторию. — Зачем Господь предназначил мне такой высокий жребий? Я была бы гораздо счастливее в более скромной доле.

— Доля у Вас, прямо скажу, непростая, но почетная. При Вашей должности права не имеете повода для разговоров подавать. «Грех не беда, молва не хороша», — неожиданно для самой себя вспомнила Виктория грибоедовский афоризм.

Слова из бессмертной комедии очень понравились Анне Леопольдовне, она несколько раз повторила их, а потом задала всё тот же, сакраментальный вопрос:

— Так всё-таки, Виктория, что занимает графа в Дрездене. Мне это зело важно знать.

— Я же сказала: всё с ним хорошо. Дела уладит, вернется, вот его самого тогда и спросите, чем занимался. Вот здесь волноваться абсолютно не о чем.

— Как не волноваться! Виктория, мне думается, что Вы никогда не испытывали чувства любви. Ведь подлинную любовь не каждому дано испытать. Я благодарю Господа за то, что он ниспослал мне это великое чувство. Но достойна ли я этой любви — любви самого во всем свете прекрасного мужчины? Я так привыкла к страданию, что не могу до конца поверить в это счастье. Мне страшно, что этот дар может исчезнуть.

Вику возмутили эти слова: сказать ей, Виктории Чучухиной, что она любви не испытывала!

— Уж кто-то, а я в этом кино снималась, причем в главной роли, — Вика с вызовом посмотрела на правительницу, — и я Вам очень даже сочувствую, но не стоит забывать, что у Вас муж и дети. И вся страна на Вас смотрит.

— Виктория, сызнова выступает в роли посла принца Антона! — это в кабинет вошла Юлиана фон Менгден.

Юлиана с большим презрением относилась к Антону Ульриху, считая рога — это единственная награда, которую принц заслужил. Лифляндская баронесса почитала главными мужскими добродетелями умение поддержать галантную беседу с дамой и со вкусом одеваться. Поскольку принц был лишен обоих этих важных качеств, то ничего кроме презрения, по мнению Менгден, он не вызывал.

— Мы не говорили про принца, Виктория толковала об опасности, коей может служить поведение Елизаветы Петровны.

— Боже мой, все только про это толкуют. Это стало скучным, — смешно надула губки Юлиана.

— Так, может, не напрасно толкуют, — не выдержала Вика, — может, всё-таки стоит прислушаться.

— В Петербурге все всегда чего-нибудь да боятся. Холода, наводнения, страшного суда, теперь вот ещё Елизавету Петровну придумали, — Юлиана не любила неприятные разговоры.