Анна Гаврилова - Путь долга и любви
Несколько залов, четыре лестничных пролёта, длинный коридор. Горничная, которая действует столь же быстро и уверенно, как и младший принц, останавливается и распахивает одну из дверей.
Уютная гостиная, в которой поджидают ещё две служанки рангом пониже. Увидав их высочество, девушки вскакивают и принимают боевую стойку. Одна из них стрелой подлетает к следующей двери, открывает… мы в спальне. Небольшой и очень-очень светлой.
Мебели немного: комод, низкий столик с парой кресел, ковёр, напольное зеркало, огромный камин. А ещё большая кровать под белоснежным балдахином. Балдахин украшен золотыми и серебряными кисточками.
Горничные готовы принять и устроить гостью, но им даётся совсем иной приказ…
— Все вон! — говорит Кирстен. Или здесь и сейчас его уместнее называть Терри?
Девушки замирают. Выглянув из-за плеча боевика вижу, как вытягиваются лица и округляются глаза. Кир, в отличие от меня, видеть слуг не может, но точно знает, что творится за его спиной.
— Все вон, — совершенно ровно повторяет он.
Хлопок двери, приглушенный стук каблучков, и всё. Мой мир снова сходит с ума…
Кирстен не отпустил, он не хуже меня понимал — пленённая верилийка держаться на ногах не способна. Стремительно прошествовал к кровати, сел. Я, разумеется, очутилась у него на коленях.
Миг, и рука боевика обвивается вокруг моей талии. Пальцы второй привычно рушат причёску, на которую ушла уйма времени и тьма шпилек.
Ещё миг… и губы младшего принца касаются моих. Сердце замирает, а душа обретает утраченные крылья.
Я — Эмелис из рода Бьен, я маг-защитник с высшим уровнем дара, но я не хочу, я не могу поднять щит против Теридана-Кирстена из рода Донтор. Лучший боевой маг дурборской академии магии… победил.
Поцелуи к магическим дисциплинам, конечно, не относятся, но это была магия — самая настоящая, самая истинная, самая прекрасная. Взрыв, равносильный тому, что случается в момент, когда молния первого порядка встречается со щитом высшей категории. Феерия. Безумие. Чудо.
Даже не переходя на второе зрение, я видела букеты разноцветных искр. Я чувствовала, как дрожит… не моё тело, нет! Само мироздание! Все семь миров, соединённые единой, невероятно прочной нитью. В какой-то миг показалось — эта нить вот-вот лопнет. Или… или это норовит порваться другая ниточка — та, что соединяет душу и плоть?
— Счастье моё, — выдохнул Кирстен. — Безумие моё. Любимая…
Я судорожно вздохнула, чтобы, спустя один удар бешено стучащего сердца, угодить в водоворот нового поцелуя.
Мир исчез. Он просто перестал существовать. Канул в небытие, рассыпался в пыль, умер. А я, наоборот, ожила. Я словно очнулась от векового сна, вырвалась из беспросветной тьмы, из липких объятий горя.
Лишь теперь позволила себе признать — два дня, проведённые вдали от Кира, были подобны самой жестокой, самой изощрённой пытке. Я ни за что не вернусь в Верилию, я никогда не выйду за Ридкарда из рода Неран и никогда больше не позволю верилийскому монарху прикоснуться к моим губам.
— Люблю тебя, — прерывая поцелуй, прошептал Кир. — Люблю, слышишь?
Брюнет сжал крепко-крепко, зарылся носом в мои локоны, а потом отстранился и выдохнул:
— Эмелис… я повёл себя как законченный идиот. Прости. Умоляю.
Вот зря он это сказал. Очень зря!
Нет, я не забыла о причинах нашей разлуки, и о словах, сказанных Киром в библиотеке, и о чувствах, которые овладели мною в тот момент, когда я эти слова услышала. Ещё я прекрасно помнила, как шла к женскому общежитию и что творилось со мной после.
Я помнила всё! Но гнала эти воспоминания в надежде продлить счастье встречи, а Кирстен… О мужчины, они вечно всё портят.
— Прости, — повторил брюнет. И столько искренности, столько раскаяния в голосе…
К глазам, вопреки желанию, подступили слёзы, из горла вырвался всхлип.
— Обязательно прощу, — сказала я. — Но не сейчас.
Нет, всё-таки мужчины временами бывают совершенно несносны! Ему бы промолчать, а он посерьёзнел, подобрался, спросил:
— Не сейчас? А когда?
Всё. Плотина, которая сдерживала море моих обид, рухнула. И даже успокаивающее заклинание, которое наложил целитель, сдержать эмоции не помогло. Слёзы посыпались из глаз горохом, из горла вырвался новый жалобный всхлип, сердце болезненно сжалось.
— Как ты мог?
— Эмелис… Эмелис, любимая…
— Как ты посмел сказать про меня такое?!
Синеглазый тихонечко взвыл и попытался прижать мою голову к своей груди, но я не далась. Умом понимала, что боевик действовал во благо, но…
— Любимая, я осёл, — не стал скромничать принц.
Я тоже ломаться не стала. Выпалила:
— Да!
— Мелкая… — простонал боевик.
Он принялся покрывать лёгкими поцелуями щёки, глаза, нос, а я…
— Чудовище. Хам. Мужлан неотёсанный. Как ты мог? Как посмел? Как у тебя язык повернулся?!
— Прости. Эмелис, любимая, я тогда ужасно растерялся. Я и помыслить не мог, что отец явится в замок. Он же Венту терпеть не может…
— Не прощу! Не прощу никогда!
— Но ты же минуту назад сказала, что простишь…
Очередной горький всхлип, и всё, слёзы уже не унять. Я сжала шею брюнета крепко-крепко, чтобы у того ни малейшего сомнения не возникло — да, Кирстен! Да! Я не прочь задушить тебя за те слова. И попинать труп тоже не откажусь! Потом уткнулась носом в плечо боевика и разрыдалась.
О Всевышний! Сколько же мне пришлось вытерпеть из-за этой ошибки. И пусть теперь я точно знаю — это не только его ошибка, а наша, общая, но… эмоции сильнее.
— Любимая, ну перестань… — взмолился младший принц самого отвратительного королевства нашего мира. А спустя минуту не выдержал и крикнул во всё горло: — Кто-нибудь, позовите целителя!
Глава 6
Я проснулась с ощущением… счастья. Такого огромного, почти абсолютного. Простыни ещё хранили тонкий аромат горных фиалок, одеяло было мягким и почти невесомым. Открывать глаза не хотелось, хотя солнечный свет уже пытался пробраться под ресницы, намекая — нет, Эмелис, не отвертишься.
Я потянулась, сладко зевнула и перевернулась на живот. Только после этого решилась приоткрыть один глаз, дабы удостовериться, что вчерашнее не почудилось. Что я действительно в Дурборе, во дворце, в небольшой, но уютной спальне отведённых мне покоев. И что над кроватью белоснежный балдахин, украшенный золотыми и серебряными кисточками. Последнее отчего-то казалось особенно важным.
