Лариса Черногорец - Колыбель колдуньи
— Эй. Мужик! Продай собаку.
Уже прошедший было мимо меня мужичок, развернулся и протянул мне веревку, к которой была привязана собака. Я взял веревку и положил на протянутую ладонь ему пятак. Мужичок, молча, пошел дальше по тропинке. Я замешкался на минуту, распутывая веревку, а когда поднял глаза, мужичка на тропе уже не было.
— Эй!
Ответом мне была тишина.
— Эй! Где ты.
Собака заскулила и потянула меня в лес. Веревка выскользнула из влажной ладони, и собака рванула в чащу напролом. Я кинулся за ней.
— Не упусти собаку…не упусти собаку — я сам себя уговаривал бежать быстрей, не обращая внимания на колючие ветки, царапавшие мне лицо и руки, на коряги, торчащие из земли, рвавшие мои штаны, на слякоть и мокрые еловые иголки, наверное, еще прошлогодние, которые забивались мне в ботинки вместе с грязью. Собака, казалось, и вовсе не замечала ничего этого, мчась напропалую и будто не встречая препятствий на своем пути. Я почти потерял её, несся как мог, только и замечая, как колышутся метрах в двадцати от меня отблескивая в свете луны мокрой хвоей, еловые лапы, задетые мощным животным. И вдруг я вылетел на совершенно голую полянку. Маленькую, не больше пяти метров в диаметре и совершенно голую — ни ветки, ни камня, вокруг стеной стоит лес, сверху луна, как огромный фонарь. Собака, сияя горящими зелеными плошками глаз, сидела посередине поляны. Я вспомнил слова Ксаны: «Как только она остановится — тут же кидай в нее камень или палку — что подвернется и кричи: „Рассыпься!“ Там увидишь все своими глазами — копай в том месте, откуда знак увидишь.»
Я озирался. Не было ничего под рукой. Собака словно смеялась надо мной — пасть была растянута в ухмылке. Она хрипло залаяла, и лай стал напоминать хохот, дикий, истерический. Наверное, больше от ужаса, чем из чувства долга, я швырнул, в собравшуюся было удрать, собаку лопатой и заорал:
— Рассыпься.
Подскочившее животное взвыло на весь лес страшно, утробно, взвилось к облакам и рассыпалось зелеными искрами над полянкой. Как только искры коснулись земли оттуда, прямо возле меня в небо взметнулся столб света. Мгновение, другое, я кинулся за лопатой и только успел воткнуть её в землю, откуда бил светящийся столб, как он исчез.
Копать мокрую, тяжелую землю ночью, одному — то еще веселье. Я ругался про себя и на себя, и на Ксану, отправившую меня сюда. Лопата входила все глубже и глубже, как ни странно — чем глубже, тем мягче была земля, и легче было копать. Вскоре я уже по пояс стоял в большой яме, а рядом с ней высилась куча выкопанной земли.
Наконец я услышал характерный скрежещущий звук. Лопата, наверное, коснулась крышки сундука. Я с еще большим рвением принялся откапывать сокровище — это был мой первый в жизни клад. Настоящий! Какой азарт!
Обливаясь потом, я вытащил небольшой, но весящий не меньше двадцати килограммов сундук на поверхность. Хотелось курить — зачем такой отпуск, если нужно столько усилий, чтобы из него вернуться.
Я потянулся к замку. Шорох в чаще насторожил меня. Облака набежали, закрыв собой яркий блин луны. В корнях стоящей напротив меня вековой ели что-то зашевелилось. Это что-то увеличивалось, разрастаясь, принимая форму не то огромного медведя, не то рычащего гигантского вепря. Я хотел броситься бежать, но ноги словно онемели, я упал рядом с сундуком, а надо мной нависала рычащая черная масса.
— Угомонись, Верлиока!
Ксана, взявшаяся из ниоткуда плеснула чем- то в чудовище. Черная масса зарычала, сворачиваясь, рык превращался в тоненький писк. Через мгновение это нечто скрылось в корнях дерева.
— Ксана!
— Кажется я вовремя.
— Что это было?
— Верлиока. Лесной демон, хранитель клада.
— Как ты меня нашла?
В свете вновь вышедшей из-за облаков луны, я увидел её укоризненный взгляд, говоривший сам за себя.
— Ну, хорошо, а что за мужик продал мне собаку?
— Дедушка леший — он меня охраняет. Худа не сделает, но врагов моих запутает так, что вовек из лесу не выйдут.
— А волков здесь нет?
— Есть, — она рассмеялась, — но они сейчас спят.
— Волки? Спят ночью? — я попытался подняться, но по-прежнему не чувствовал ног.
— Это наваждение, подожди. — Она достала из кармана что-то, похожее на пыль и сдула её с ладошки прямо мне в лицо. Я чихнул, ноги тут же обрели былую чувствительность. Я даже не удивился:
— Ты моя волшебница. Смотри, что я нашел, — я потянулся, было, к замку сундука.
— Стой! Стой, — она отвела мою руку. — Помнишь, я говорила, что на кладе заклятье.
— Какое?
— Нечисть просто так клад не отдаст. Смотри.
Ксана сорвала лист дуба и дотронулась до замка на сундуке. Лист съежился, словно его ошпарили кислотой.
— То же самое было бы с твоей рукой.
— Но ведь я брал сундук за ручки и вытащил его из ямы!
— И у тебя отнялись ноги. Каждая часть сундука заклята — а заклятье надо снимать, иначе…
— Да. Ты действительно вовремя! Опоздай ты на пару минут и быть мне парализованным и безруким, — я рассмеялся.
— Надо вылить на замок святой воды и прочитать молитву. — Она с очень серьезным видом, быстро плеснула на замок воду из пузырька, который вынула из кармана. Вода зашипела, Ксана быстро-быстро зашептала:
— Господь впереди, божья матерь позади, ангелы по бокам…
Слова заговора сливались с шелестом листвы. Замок звякнул и открылся сам собой. Мне тут же расхотелось смеяться, косясь на Ксану, я протянул руку и откинул крышку. В лучах лунного света переливались драгоценные камни, тускнели монеты, белела нитка жемчуга.
— Стой, не трогай! — Ксана подошла, и, обернув мешковиной боковую ручку сундука, ссыпала верхнюю часть драгоценностей назад, в яму.
— На этой части клада обычно всегда проклятие.
— Сколько условностей
— Они спасают жизнь. Нам ведь не клад нужен, правда.
— Ну, я бы не отказался…
— Вот он. — Она достала со дна сундука огромный, размером с кулак рубин. Даже в темноте было видно, как он переливается, играя гранями в лунном свете.
— Яйцо птицы Алконост.
— Легенда называет его именно так.
— Первая удача. Пойдем, — я обнял ее и поцеловал в висок. — Скоро рассветет, нам нужно выйти к заимке досветла.
* * *И снова я сидел, наблюдая за тоненькой струйкой воска, выливавшейся в плошку с водой. На этот раз из воска вышло что-то вроде изображения избы, которая вся была испещрена узорами мелких капелек. И пока я любовался редким рубином, который и впрямь был похож на большое куриное яйцо, Ксана читала эту абракадабру как книгу.
— У Ратиши была любовь великая — Любава. Человек он был лихой, жениться не стал, да только сердце свое из груди вырвать не мог. Любава его привечала, а в худой день, бывало, и от княжьих людей прятала в погребе. Вот в ее избе-то, в погребе, второй камень и спрятан.
