Марина Суржевская - Тропами вереска
— Ну что там Ильмир, не признал еще? — подперев рукой, подбородок спросила Леля.
— Не признал, — макая хлеб в молоко, ответила я.
Ребятишки разочарованно переглянулись.
— Ничего. Признает, — утешил Таир.
— Так может, ему рассказать все? — предложила Леля. — Как было?
— Не поверит, — пожала я плечами и отправила хлебный мякиш в рот. Все-таки хорошо без клыков. Есть удобно! — Ты поверишь, если я тебе расскажу, как на вечерней зорьке ты на сосну залезла и песни пела?
— Не было такого, — возмутилась Леля.
— Вот и Ильмир скажет — не было, — вздохнула я. — Так что одна надежда, что сердце ему подскажет.
— Он вспомнит, — ободрил Таир. — Разве тебя можно забыть? Да ни за что!
— Спать идите, утешители, — усмехнулась я и зевнула. Они поворчали. Но, видимо, тоже умаялись за день, по лежанкам разбрелись быстро. Я подождала, пока Леля уснет. Не желала лишний раз пугать сестричку. Заплела веревку узлами, повесила над своей кроватью ловушку — приманку от дурных снов. Заговорила самым сильным заговором, какой знала. Каждая петелька, словно омут. Ни один кошмар из него не выберется! И, успокоенная, улеглась под лоскутное одеяло, смежила веки…
…Лес все тот же, деревья — великаны. Голову закинув, смотрю на огромные кроны. В моем северном краю рос дуб. Четыре века по весне листьями украшался, да и он не так велик был. Эти деревья, казалось, на ветвях звезды качают, а луны, словно желуди на них висят. Интересно, а солнце здесь есть? Или ночь всегда?
— Захочешь, будет, — тихий голос за спиной, да оборачиваться не стала. Так и стояла, рассматривая могучие кроны. А ведь столько сил в свою ловушку снов вложила! Да все бестолку.
— Говорил ведь, что свидимся. Не сбежишь теперь, когда захочу, тогда в твой сон и приду. Уведу за собой… — шепнул Шайтас на ухо. От дыхания чужого тепло возле уха стало, потом на шее. Близко стоит демон.
— Зачем чужую боль забрала, глупая? Не тебе предназначалась.
— Боль кухарке, а мне разоблачение? — усмехнулась я. — Нечестно играешь, демон.
— Зато свое получаю, — рассмеялся он. — А честность для глупых людей оставь, им во что-то верить надо. Дурь той верой прикрывать.
— Так я тоже человек, — качнула я головой, откину за спину рыжую косу. Надо же, здесь я собой была.
— Ты — ведьма. Знаешь то, что другим неведомо. Видишь то, что ото всех скрыто.
— Все равно я человек.
— Упрямая, — дыхание обжигает щеку, но не поворачиваюсь, не хочу смотреть на него.
— Боишься? — шепчет Шайтас.
— Нет, — пожимаю я плечами. — Пусть ты можешь приходить в моей сон, но не сможешь навредить. Ты морок, демон…
— Уверена? — К моему плечу прикасается что-то теплое, и я вздрагиваю. Даже зажмуриваюсь, надеясь проснуться, прервать этот кошмар, ведь так ужасно осознавать, что меня целует демон. И смотреть на его рогатую голову и красные глаза, на гадюк, шевелящихся на теле и черную шерсть, я совсем не хочу!
— Внешность — морок, Шаисса, — говорит он. — Тебе ли не знать? Ты и с клыками — бородавками была, не суть это. Обернись…
— Не хочу! — не открывая глаз, выкрикнула я. — Хоть красавцем писанным себя сделай, ничего не изменится! Ты прав, внешность — лишь морок, а твоя суть — демонская, злая. Зачем ты приходишь? У нас уговор был, до срока я свободна!
— Ты близко, так зачем мне сдерживаться? — шепчет он. — Зря упрямишься, Шаисса. Я сильнее тебя. И честность мне чужда… Захочу — получу. А я тебя долго жду, ведьма… Восемь лет назад должна была моей стать, так отмолила тебя бабка ведунья, из самого мира духов дотянулась. Срок назначить заставила… Да все равно ты моей станешь, скоро, Шаисса, скоро. Не противься, хорошо тебе будет. Разве не нравится тебе здесь? Все твоим станет…
— Знаю я, как ты речами совращать умеешь, — тряхнула я головой и пошла между деревьев. Шагов за спиной не слышала, но чуяла — рядом Шайтас.
Иду по влажному мху босыми ногами и не холодно мне. Лес безмолвный, но живой, смотрит, слушает, провожает взглядами. Пахло полынью — горькой, душистой, вязкой на языке, сырыми листьями, лежалыми, пряными да сочной хвоей. Мои любимые запахи… У толстых корней — туман белесый ползет, укрывает, словно простынею. Чую где-то впереди заболоченное озерцо, илом тянет оттуда и кувшинками желтыми, а еще дальше — скалы… Красиво. От аромата трав кружится голова, душу тянет куда-то, тревожит.
— Все морок, — шепчу я неслышно.
— Живое все, — отвечает Шайтас. И снова прикосновение к моему плечу, или это ветка дерева меня тронула?
— Не упрямься, — голос рядом, возле уха. — Останься сама, Шаисса. Ильмир не вспомнит. А вспомнит — лишь хуже будет, никогда он с твоей сутью ведьминской не смирится. Хочешь еще раз сталь его клинка в груди ощутить? Не противься мне… Все равно итог один. Сама знаешь. Никто еще от меня не ушел…
— Он меня вспомнит… — прошептала я.
— Так что же? Он таких, как ты, всей душой ненавидит. И причины на то есть…
— Не ты ли постарался? — бросила я.
— У каждого свой путь, Шаисса, тебе ли не знать. Ильмиру — ведьм убивать. Тебе — ведьмой жить… Такая, как ты, всех, кого он любил, извела…
— Не такая! — закричала я, сжимая кулаки. — Я никому зла не делаю!
— Так ли? — вкрадчиво спросил за спиной демон. — А как же супруг твой венчанный? Тот, кому у алтаря клятвы давала? Помнишь, что ты с ним сделала? Как прокляла?
— За дело…
— Так что же? И его кто-то любил… А ты человека погубила, извела. Так чем ты лучше?
— Я не могла по-другому! — в отчаянии выкрикнула я.
— Могла… — снова теплое прикосновение к виску. — Могла. Не хотела… могла терпеть, правда ведь?
— Прекрати! — выдохнула я.
Ступила ногой в заросли крапивы, замерла, и пошла по жгучим листьям уверенно. Жжет. Настоящая. Да для ведьмы это все равно, что по цветам идти. Демон рассмеялся за моей спиной, а я ахнула. Потому что злая трава обернулась красными маками: яркими, душистыми, словно кровь под ногами алая. Я замерла, закинула голову, обхватила себя руками. Стояла посреди цветов в одной рубашке, смотрела, как горят в черном небе огромные звезды и плывут облака. Одно отделилось, сползло ниже, мимо ветвей, легло мне на плечи, словно мантия. Обернулось белым мехом, теплым, невесомым.
— Королевой станешь, ведьма, — снова шепнул Шайтас, — смотри…
Сияющие звезды свились в корону, увенчали мою голову. Деревья ветви приподняли и между ними задрожал воздух, налился серебром, стал зеркалом. Я закусила губу, глядя в него. Красные маки, рыжая красавица… глаза сияют не хуже звезд на короне, мантия такая, что и у великой княжны всех земель не сыщется. За спиной — никого, хоть и чую тепло чужого тела рядом, дыхание на виске.
— Нравится тебе то, что ты видишь, Шаисса?
Я затаила дыхание. В зеркальной глади позади меня отразился дом белоснежный, с колонами да каменными стражами.
— Или другой хочешь?
Дом вырос в замок, взвились ввысь остроконечные башни. У ворот стражи — нечисть зубастая и клыкастая, целое войско…
— Все для тебя будет. Что человек тебе дать может? А я — целый мир…
— Мир зла и нечисти, — прошептала я. Сжала зубы и снова посмотрела в зеркало, но ни замка, ни короны там уже не было. Лишь бледная девушка в ночной рубашке. Морок. Как есть — морок…
— Нет! — резко сказала я, глядя на свое отражение. — Хоть корону всех миров посули, а не поверю. И не приду к тебе… пока силы есть, бороться буду!
— За что ты борешься, глупая? За кого? Не твой он…
Я не ответила. И во сне сжала ладони до боли, впиваясь ногтями в кожу. Просыпайся, Шаисса, просыпайся…
* * *Очнулась, словно из омута вынырнула. Впрочем, так оно и было. Леля посапывала во сне, на окне свернулся черный кот, Тенька тонко тявкнула, когда я встала. А я поняла, что больше не усну, хватит с меня на сегодня снов. Вышла на порог, как была, в ночной сорочке, босиком. Зябко, сыро, а мне в радость, в голове прояснилось, легче стало. Кое-что из моего кошмара покоя не давало. То, что Шайтасс про бабушку сказал. Неужто, правда? Постояла, раздумывая. Вернулась в дом
Будить детей негоже, так что, прихватив из сундука свой мешок, я ушла в баньку, что кособоко стояла у дальней стены лесного домика. Здесь пахло плесенью и пылью, я чихнула несколько раз, сплюнула с досады. Убраться надо бы… Вытащила два зеркала: одно побольше, в оловянном ободе, с завитушками, второе — поменьше, тусклое, в паутинке патины. Поставила друг напротив друга, свечу сбоку зажгла. Маленькое зеркальце — бабушкино, так что есть надежда до мира духов дотянуться. Мельком глянула на свою ладонь — ожог пропал, как не было. Значит, забрал демон. Ну, и на том спасибо!
Села, косу расплела, гребешок взяла, провела по прядке.
— Приди, бабушка, мне косы чесать, гребнем костяным, твоим подарком… — затянула я, всматриваясь в коридор зеркальный. Тени там проносились, пламя свечей выхватывало то морду оскаленную, то бледные лица.
