Хозяйка заброшенного поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

Однако с медициной здесь дела обстоят еще хуже, чем я думала, если вместо термометра рукой температуру измеряют. Хоть стетоскоп изобрели?

Ответ я получила тут же — Евгений Петрович откинул одеяло и прижался ухом к груди больного. Услышал ли что-то необычное или нет, я не узнала: когда доктор выпрямился, лицо его было таким же профессионально-доброжелательным, как и когда он вошел в людскую.

— Сними это. — Он указал на повязки на кистях Петра. Тот дернулся, неловко затряс руками. Я молча перехватила его предплечье, начала разматывать платки, которыми были укутаны руки.

— Кто додумался это сделать? — спросил доктор.

— Я.

— Теплые вещи не согревают, а изолируют от тепла.

Очень хотелось огрызнуться, но я придержала язык. Спорить и что-то доказывать бесполезно — Евгений Петрович исходит из того, что ему известно. А судя по тому, что я вижу, известно ему совсем немного. Не потому, что плохо учился, а просто общий уровень представлений о физиологии и медицины такой. Значит, выслушаем коллегу не препираясь и вежливо выпроводим восвояси.

— Вам следовало бы поместить конечности в холодную воду, пока от них не перестанут подниматься пузырьки воздуха. Потом растереть как следует и смазать горчицей.

Горчицей! Как же удачно, что Виктор не застал доктора, когда ездил за ним в первый раз! Получилось бы у меня выставить их обоих? Может, и получилось бы — я и сейчас едва сдерживалась, а если бы меня понесло — спасайся кто может. Но нужно держать себя в руках. И чем размышлять о том долгом пути, который проделала медицина за какие-то пару веков, лучше подумаю — мог ли быть «домовым» доктор.

17.2

Рост? Сравнить было не с чем. И потолки, и двери в галерее были куда выше, чем в людской. В дом Виктор входил не наклоняя головы, а когда заносил сюда больного, согнулся. Доктор, конечно, был ниже него, но это все, что я могла сейчас сказать. Сложение? Пожалуй, что подходит: фигура человека, который работает головой и не утруждает себя спортзалом, хотя и не разъелся с возрастом. Но опять же — никаких характерных примет. Человек как человек: две руки, две ноги. Кажется, на левую ступает не слишком уверенно, но может, мне и мерещится. Тот-то точно ходил ровно.

Или кочергой прилетело? Но мне тогда показалось, что я промазала. Наверное, все-таки не он: с чего бы доктору, хорошо оплачиваемому профессионалу, шататься ночью по чужим домам?

Пока я снимала повязки, Евгений Петрович извлек из чемоданчика песочные часы. Взялся за запястье больного, нащупывая пульс. Я же присмотрелась к коже. Кисти отекли, покрылись пузырями, как при ожоге. Петр разглядывал свои руки с ужасом, но для меня, в совокупности со всем остальным, это был хороший признак.

— Пульс нормальный, — сообщил доктор. Вернул в чемоданчик часы, достал иглу в футляре.

— Говори, как больно будет, — велел он Петру и уколол палец.

Петр скривился, но промолчал.

— Она стерильная? — не удержалась я. Не выглядел латунный футлярчик с завитушками вещью, которую регулярно стерилизуют вместе с содержимым.

— Что, простите?

— Простерилизовать, — повторила я, уже сознавая, что зря открыла рот.

— Не понимаю вас.

— Неважно.

Уедет — сбегаю за водкой. В любом случае мне еще пузыри вскрывать, чтобы содержимое не воспалилось. А перед тем придется кожу обрабатывать. Только чем их вскрывать, не кухонным ножом же?

С подоконника, где стоял докторский чемоданчик. сиганул Мотя, протопотал к двери и шмыгнул за нее. Я ошалело моргнула — показалось, что дверь раскрылась перед самой мордой кота, до того как он толкнул ее носом. А еще показалось…

Нет, это уж точно почудилось. Тем более что солнце уже клонилось к вечеру, а окна в людской были маленькими. Дома я бы уже включила свет, но доктор, кажется, был привычным.

— Сквозняк, — проворчал он, когда хлопнула дверь. — Вернулись бы вы к мужу, Анастасия Павловна. Где это видано, нежной барыне в таких условиях жить.

— Это наши с мужем дела, — сухо произнесла я.

— Вы — моя пациентка, и я считаю своим долгом позаботиться о вашем состоянии, — так же сухо ответил Евгений Петрович. — Виктор Александрович суров, но в глубине души…

В очень большой глубине, я бы сказала…

— …Он человек добрый. Повинитесь, скажите, что извлекли свои уроки, взывайте к его великодушию, и он вас примет обратно.

— Повторяю, что бы ни произошло…

А что, к слову, произошло? Что такого отчебучила Настенька, что муж выставил ее из дому? Неужели загуляла? Это бы многое объяснило, конечно.

Хотя какая мне разница? Что бы она ни натворила, мне-то виниться не в чем! И вообще, чем меньше ее знакомых будет вокруг мельтешить, тем мне спокойнее.

— …между мной и мужем, это касается только нас двоих. Вам есть что сказать по поводу состояния Петра?

Доктор поджал губы. Снова начал колоть иголками пальцы больного — сперва на руках, потом на стопах, таких же отечных и покрытых пузырями, как и кисти. Конюх продолжал героически молчать, и мне остро захотелось стукнуть его чем-нибудь тяжелым, в воспитательных целях. Понимать надо, что не для собственного удовольствия его иголками колют, а проверяя болевую чувствительность. В погибших от мороза тканях болеть нечему. Но, к счастью Петра, каждый раз, когда иголка прокалывала кожу, проступала капелька крови. Повезло ему, очень повезло, просто чудо какое-то. Если не присоединится инфекция, будет на своих ногах бегать и руки при нем останутся. Если не начнется пневмония — сколько он провалялся на снегу? Если, если… Вот же попала я!

— Непосредственной угрозы жизни я сейчас не вижу, — заключил Евгений Петрович. — Смазывайте пораженные участки нутряным жиром. Через пару дней я приеду и посмотрю, как развивается…

— Благодарю вас, не утруждайтесь, — улыбнулась я. — Дальше мы сами.

Нутряным жиром мазать, как будто микробам и без того питаться нечем!

— Сколько я вам должна?

— Ваш муж мне заплатил. И он настаивал, чтобы я посещал больного столько, сколько нужно, и сделал все возможное для его выздоровления.

И вот вроде понимала я его — кто будет крайним, если состояние пациента ухудшится? Уж точно не его близкие, решившие откорректировать назначения врача. Но с другой стороны…

— Еще упоминал про старуху с рукой на перевязи. Я бы хотел ее осмотреть.

— Марья не желает, чтобы ее осматривали.

— Но Виктор Александрович…

— Осмелюсь напомнить, что мой пока еще муж не имеет отношения к этому дому и его обитателям. К тому же Петр — взрослый, дееспособный…

Тьфу ты, опять меня занесло.

— Словом, если ему или Марье станет хуже, я непременно вас позову, — прощебетала я. — Но, если болезнь будет идти своим чередом, вам незачем мотаться туда-сюда. Полагаю, и без того пациентов хватает.

Доктор не стал спорить. Я проводила его до саней. Мрачно хмыкнула, когда лошадь тронулась со двора. Размечталась, Анастасия — вдруг да у коллеги найдутся инструменты нормальные, лекарства, чтобы улучшить кровоснабжение в пораженных тканях, если уж об антибиотиках и думать не приходится. Придется справляться самой да с божьей помощью, если такая существует в этом мире. Еще немного — и сама начну пшеницу да мед на дорогу таскать, чтобы болезни стороной обходили. Стоит только подумать, чем может обернуться банальный аппендицит в таких условиях, — мороз по хребту продирает.

Я трижды сплюнула через плечо, развернулась к дому и остолбенела.

На крыльце сидел Мотя, обвив хвостом лапы. Перед ним лежал узкий пенал. Заметив мое внимание, кот потянулся и потрусил вдоль дома с независимым видом. Я открыла коробочку. В деревянном ложе поблескивал хирургический скальпель.

18.1

Никогда не считала себя особо верующей, но первым моим желанием было отшвырнуть инструмент и перекреститься. Чертовщина какая-то, честное слово! Вторым — догнать Евгения Петровича и вернуть ему скальпель. Где Мотя его взял, выглядело очевидным — не просто же так он по подоконнику скакал, и вовсе не померещилось мне, что в дверь он проскочил с поноской в зубах, как собака.