Элли Каунди - Воссоединенные
Элай. Имя приходит на ум, хотя, насколько я знаю, он никогда не учился писать. И Элая здесь нет, несмотря на то, что Центр его родной город. Он сейчас должен быть где-то за горами, по ту сторону Отдаленных провинций.
Люди смотрят, думаю я. Может быть, они тоже приложат руки к камню.
— Кто-то умеет писать, — благоговейно шепчет женщина.
— Это же легко, — говорю я ей. — Очертания предметов просто должны стоять перед глазами.
Она трясет головой, не понимая, о чем я говорю.
— Я не писала это, но я знаю, как надо писать, — объясняю ей. — Вы смотрите на буквы и создаете их своими руками. Для этого просто нужна практика.
Женщина выглядит обеспокоенной. Глаза потемнели, она как будто замкнулась в себе, напряглась и погрустнела.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спрашиваю я.
Она смеется и дает именно тот ответ, который был принят в Обществе: — Да, я в порядке.
Я перевожу взгляд на купол Сити-Холла и жду. Если она хочет что-то сказать, у нее есть такая возможность. Я научилась этому у Кая, затем у архивистов — если ты не нарушаешь тишину, то собеседник обязательно заговорит.
— Мой сын, — говорит она вполголоса. — С тех пор, как пришла чума, он не может спокойно спать. Я постоянно говорю ему, что есть лекарство, но он все равно боится заболеть. Он просыпается много раз за ночь. Даже учитывая, что у него есть иммунитет, он все равно боится.
— О, боже, — сочувствую я.
— Мы так устали. Мне нужны зеленые таблетки, столько, сколько их возможно купить. — Она достает кольцо с красным камнем. Как и где она нашла его? Я не должна спрашивать. Но, если это не подделка, то оно имеет свою ценность. — Он боится. Мы не знаем, что еще можно придумать.
Я беру кольцо. Мы видели множество подобных вещей, с тех пор как Восстание изъяло у нас все контейнеры с таблетками.
Хотя я и рада, что красных и синих таблеток больше нет, но я также знаю людей, нуждающихся в зеленых таблетках и испытывающих без них много неудобств. Даже моей матери как-то понадобилось принять одну.
Я вспоминаю, как она склонялась над моей постелью, когда я не могла уснуть, и пела мне колыбельную о растениях, и грудь пронзает мимолетная боль. «Морковь посевная», — медленно и нежно пела она. — «Дикая морковь. Ешь ее корень, пока он молодой. Ее цветочки белые и кружевные. Красивые, как звезды».
Однажды Общество направило ее для изучения растений в Отдаленные провинции. Она должна была выяснить, какие культуры выращивали и, возможно, использовали в пищу Отклоненные. Мама потом рассказывала, что видела в Грандии целое поле моркови, а в другой провинции — поле белых цветов, еще более красивых. Она разговаривала с земледельцами, разрабатывавшими поля. Она видела страх разоблачения в их глазах, но все равно выполнила задание и написала рапорт Обществу, потому что защищала свою семью. И Общество оставило ей эти воспоминания и не стерло память.
Мама выращивала растения всю свою жизнь. Может быть, воспоминание дедушки о дне красного сада как-то связано с ее работой?
Меня овевает легкий весенний ветерок, срывающий последние листочки с веток кустарников. Они падают на одежду, и я представляю, что, если смахну их, то и оставшиеся у меня бумаги улетят вместе с ними. Я понимаю, что пришло время перестать так сильно цепляться за вещи.
Женщина поворачивается в сторону озера — длинной полосы воды, сверкающей на солнце.
Вода, река, камень, солнце.
Возможно, именно об этом пела Каю его мать в Отдаленных провинциях, когда рисовала на скалах.
Я вкладываю кольцо обратно в руку женщины. — Не давайте ему таблеток, — говорю я. — Не сейчас. Попробуйте петь ему.
— Что? — с искренним недоумением спрашивает она.
— Вы можете петь ему песни, — повторяю я. — Это должно сработать.
И тогда ее глаза расширяются. — Я бы могла. В моей голове звучит музыка. Постоянно. — Теперь ее голос полон энергии. — Но какие слова мне нужно использовать?
А какие бы слова напевал Хантер своей умершей дочери, Саре, в поселении фермеров? Она верила в то, во что не верил он. Так что же за слова ему нужно было подобрать, чтобы перекинуть мостик между верой и неверием?
А что бы пел Кай? Я думаю обо всех местах, в которых мы побывали вместе, обо всех вещах, что мы видели:
На холме и под деревом ветер резвится.
Никому не заметен, далеко за границей.
Стоя здесь рядом с женщиной не спящего ребенка, я задаю себе тот же вопрос, что и раньше — когда Сизиф достигал вершины холма, встречал ли его там кто-нибудь?
Касался ли его кто-то украдкой, прежде чем он снова оказывался у подножья горы с камнем наготове? Улыбался ли он себе, когда вновь начинал катить камень?
Я никогда не сочиняла песню, но начинала писать стихотворение, которое не смогла закончить. Оно было посвящено Каю и начиналось словами:
К тебе карабкаюсь во тьме,
А ждешь ли ты меня при звездах и луне?
— Сейчас, — говорю я, вытаскивая обугленную палочку из рукава и бумажку из-за манжета.
Я пишу внимательно. Никогда еще слова не приходили ко мне с такой легкостью, но я стараюсь не совершать ошибки в их написании. Иначе придется идти к архивистам за новой порцией бумаги. Все строчки стихотворения уже крутятся у меня в голове, поэтому я пишу быстрее, чтобы не потерять ни слова.
Я всегда думала, что мое первое оконченное стихотворение будет для Кая. Но это все же кажется правильнее. Этот стих о нас двоих, и в то же время о других. Он рассказывает обо всех местах, где можно встретить свою любовь.
Чайная роза, плетистая роза, кружевная морковь.
Вода, река, камни и солнце вновь.
На холме и под деревом ветер резвится.
Никому не заметен, далеко за границей.
К тебе карабкаюсь во тьме,
А ждешь ли ты меня при звездах и луне?
Я использовала начальные строчки из стихотворения к Каю, чтобы закончить этот стих. Наконец-то я написала что-то от начала и до конца. После секундного колебания я приписала свое имя — автора — внизу страницы.
— Держите, — говорю я. — Можете наложить музыку на эти слова и станете владелицей песни.
Меня будто осенило: вот так, в действительности, и надо создавать творения. В этаком сотрудничестве, когда ты даешь слова, а другие берут их и придают им смысл, или кладут на них музыку, или откладывают в сторону, если это не то, что им нужно.
