Вика Варлей - Вороны
— Гардиния! Доченька! Где ты?
«Где ты-ы, где-ты-ы!», — отозвалось эхо.
Она прошла вглубь леса и остановилась. Куда ей дальше идти, — неизвестно.
— Доченька! Вернись!
«..нись… нись…»
Но никто не отозвался на ее мольбу. Пелагея упала на землю и горько заплакала, причитая: «Доченька моя… Как же это… Ведь всю ночь искала тебя, глаз не сомкнула. Неужели ты так и уйдешь и не простишь мать свою… Дурное ли я тебе желала? Ведь нет!»
Порыв ветра сорвал что-то с ветки и мягко уронил к ее ногам — ожерелье. Тот самый подарок, что Оркас надел дочери на шею. Что это? Знак или случайность? Нет, случайности быть не могло. Это — прощание? Неужели она ее больше никогда не увидит? Неужели она навсегда потеряла единственную дочь?! Пелагея испуганно прижала платок к губам, подняла голову, рассматривая кроны деревьев.
— Доченька! Доченька моя… Здесь ли ты? Позволь мне хоть увидеть тебя! Увидеть тебя человеком… О, боги! Или птицей! Пусть птицей!!! Мне только б знать, что живехонька! Что здорова ты и с тобой все хорошо…
Деревья долго безмолвно взирали на нее, храня свои тайны. Наконец, Пелагея поняла, что ждать больше нечего. С тяжелым сердцем, утирая краем платка слезу, она пошла из лесной чащи прочь.
Субботнее утро выдалось прохладным, но солнечным. Желтые блики весело гуляли в материнских покоях. Сегодня день, когда они вместе с дочкой отдыхали и топили купальню. Пелагея тяжело вздохнула, заставила себя подняться с кровати. Руки сами ловко застелили постель, омыли лицо водой из кувшина. Надо учиться жить заново, без ее дорогой «стрекозы». Без ее переливчатого смеха и легкой поступи быстрых ног. Если бы Гардиния рядом, то она бы сейчас шустро сбегала на колодец. Теперь все ей придется делать самой, привыкнуть к одиночеству до того дня когда соединится с мужем. Женщина оделась потеплее и, прихватив ведра и коромысло, направилась к ручью. У колодца наклонилась, опустила ведро в воду и тут почувствовала, как радостно забилось сердце… Сзади послышалось хлопанье крыльев. Пелагея быстро обернулась и увидела, как на высокий тополь рядом с ней садится стая черных птиц. Две птицы отделились, примостились на ветку прямо у нее над головой. Ворон чуть поменьше посмотрел на нее, затем сорвался с ветки, присел на материнское плечо…
Пелагея провела рукой по гладким иссиня-черным перьям, запричитала сквозь слезы:
— Доченька моя… Гардиния…Слава богам, жива! Не знала что и думать… Боялась, что и не свидимся больше… Вот и хорошо, что прилетела… вот и славно… Это твоя новая семья?
Птица прижалась к мокрой щеке, посидела на плече, затем взлетела, сделала круг и вернулась назад, к ворону. Тот внимательно взглянул на спутницу, наклонился к ней, заворковал, словно убеждая в чем-то… Та спокойно кивнула, покорно склонила голову.
Пелагея наблюдала за ними с замиранием сердца. «Красивая пара», — шепнуло материнское сердце, — «настоящая».
Ворон огляделся, оценивая направление ветра, его скорость, силы своей молодой супруги и силы стаи. Наступают холода и им пора улетать. Их ждут теплые страны. Дом, где они будут жить, заведут детей. Место, где им будет привольно и хорошо. Еще нужно успеть долететь до Воробы, чтобы попрощаться и поблагодарить. Без нее не видать бы им счастья.
По негласному зову стая птиц сорвалась с тополя, устремилась ввысь. Ворон со своей спутницей радостно поднимались все выше и выше, кружа в танце, — два сердца, полные трепета и любви, пока не превратились в черные точки. Скоро и те исчезли.
Пелагея вздохнула, подхватила ведра. Еще надо успеть напоить коз, приготовить ужин. Или доест то, что с еще вчерашнего обеда осталось… Колодезная вода мерно раскачивалась и с тихим плеском падала на землю. В голове рисовался образ двух птиц, сидящих рядом так, словно они — единое целое. На душе становилось все легче, спокойнее. Пелагея остановилась. Переместила коромысло на другое плечо.
— Если счастлива с ним… Значит, судьба твоя такая…
