Ярослава Лазарева - Нежность ночи
— Я прилягу, почитаю. Отец на собрании и неизвестно, когда вернется.
— Конечно, отдыхай!— тут же согласился я, хотя мне совсем не хотелось уходить от нее.— А что ты читаешь?— поинтересовался я.
— «Асю» Тургенева,— смущенно ответила она.
— Ну хорошо,— улыбнулся я и поцеловал ее в щеку.— Пойду к себе.
Ее глаза засияли, она погладила меня по волосам и пробормотала, что я всегда был очень ласковым.
Оказавшись в своей каморке, я сел к столу и попытался разобрать свои записи. Ох, это отсутствие компьютера! Даже не представляешь, насколько это меня раздражает! А ручка с металлическим пером и чернильница? Лада, это ужасно! С кончика все время капают чернила, я везде ставлю кляксы, пальцы пачкаются... Надеюсь, ты не обращаешь никакого внимания на эту грязь в моем письме!
Мои тетради были свалены на столе в кучу, тут же находилась стопка исписанных листков. Я начал читать и постепенно так погрузился в мир прежних поэтических грез (другого сравнения подобрать не могу), что существующая действительность уже не так сильно меня напрягала. Да, только в творчестве я мог найти утешение! Я понял это, едва начав читать свои стихи. Особый мир, который, кажется, мог примирить меня с чем угодно.
Никаких задач не ставить
И писать, что хочется!
Душу звонкую прославить,
Избежать пророчества...
На земле стоять, закинув
В восхищенье голову.
Видеть небо...—
бегло, но жадно читал я.
И тут же в нетерпении перевернул страницу, словно хотел быстрее нахвататься энергии своих стихов, наполниться ею до отказа.
Тревожит что-то. Я пишу, что вижу:
Кленовый лист упал к моим ногам.
В огромных лужах ветер воду лижет,
И дождь бежит по выпуклым зонтам.
Осенний вечер выбелен туманом...
И снова я, не дочитав, перевернул лист. Какое-то смутное беспокойство охватило меня.
Сначала! Чистую страницу
Открою. Что писать?
Что мне в забвенье будет сниться...
Но не смогу назвать
Словами этот странный холод
Восторга и тоски,
Неутоленный страстный голод
Моей души...
Я снова не дочитал. Чем больше я вникал в свое творчество этого периода, тем сильнее меня охватываю волнение. Мне вдруг подумалось, что уже тогда, то есть сейчас, я подсознательно знал свою судьбу. И в стихах прятался глубокий смысл происходящего со мной, словно в них были зашифрованы ответы на какие-то ключевые вопросы. Но истина ускользала от меня. Я снова начал листать тетрадь. Взгляд цеплялся за строчки, я останавливался, вчитывался. Многие стихи были посвящены Зине, но их я пропускал, хотя некоторые казались удачными и эмоционально наполненными. Просмотрев одну тетрадь, я открыл следующую. И снова знакомые, хотя и забытые стихи. На одной из страниц я вдруг увидел:
Стою пред вами. Раскрыты руки.
Опушены глаза.
Поставьте стрелы в тугие луки!
Я чувствую: гроза!
Все вместе— в сердце. Ну, что ж вы? Цельтесь.
Ваш приговор жесток.
Прищурив взгляды, привычно смейтесь.
Но спустит стрелы— рок...
Я отчего-то начал дрожать и закрыл ладонью это стихотворение, даже не дочитав до конца. Смысл этих строк можно было трактовать как угодно. Но меня охватило какое-то нехорошее предчувствие. К тому же я абсолютно не помнил, когда это написал, по какой причине и какой вкладывал смысл. Придя в себя, я убрал руку и внимательно прочитал стихотворение. Его последняя строфа поразила:
Хочу— явлюсь вам, хочу— исчезну.
Смотрите, не дыша,
Готовьте стрелы и цельтесь в бездну...
Пред вами вновь— Душа.
Я отложил тетрадь и улегся на топчан, положив руки под голову и глядя в побеленный потолок. Я старался проникнуть в тайный смысл только что прочитанного, но так и не смог. Суть ускользала. А потом я провалился в такой глубокий сон, что очнулся только под утро, когда мать начала будить меня на работу.
Не буду тебе описывать свой «первый» день на заводе. Как я отвык. Ладушка, от всего этого! Однако, сколь странным это ни покажется, мое тело все помнило. И я довольно быстро влился в процесс, обтачивал детали на станке полный рабочий день».
Я больше не могла читать. Невыносимое волнение охватило меня. Я вскочила и начала ходить по гостиной и повторять, как ненормальная:
— Хочу— явлюсь вам, хочу— исчезну... Готовьте стрелы и цельтесь в бездну...
Я вспоминала то, что сказал мне Коля о документах дела Грега. А ведь его удивило именно то, что Грег будто бы исчез с места расстрела. На справке имелся гриф «Особо секретно», и Коля получил доступ к таким важным документам лишь благодаря своей профессии. Мне казалось, я сойду с ума от неизвестности, хотелось получить ответы на все мучающие вопросы немедленно. Но как я могла это сделать? Я поняла, что Грега тоже взволновало именно это стихотворение. Но он-то не знал о документах «своего» дела!
— Я должна его увидеть! Должна!— бормотала я.— Только что это мне даст? Даже если каким-нибудь способом я перенесусь в то время, то все равно не смогу с ним разговаривать. Он не увидит меня. Раньше, по крайней мере, я была невидима в таких реальностях.
«Лила!— мелькнула мысль.— Только она может помочь! Ведь принесла же она мне эти листки через время. Почему бы ей не передать и от меня весточку!»
Но я тут же вспомнила, что она наказала мне не звать ее, не подумав.
— К тому же я не дочитала! И не знаю, каким образом вообще получилось, что Лила оказалась там. Ведь она уверяла, что без вампирской энергии бессильна. Так откуда же она там могла взяться?— Я уселась на диван и схватила листки.
«Через два дня после превращения я уже начал привыкать к окружающей действительности и постепенно адаптироваться. Но тоска по тебе, моя любимая, снедала меня. Я решил морально подготовить себя ко всему, что может произойти в дальнейшем. А пока просто жить с наименьшими потерями для своей психики. Но, признаюсь, я начал сильно сомневаться, что еще когда-либо увижу тебя. На третий день я задержался на заводе. Вернее, в санитарном пункте. Уже в конце рабочего дня случайно поранил руку на станке. Медсестра обработала рану, наложила повязку. Ладушка, не волнуйся, ничего страшного! Просто глубокий порез на ребре левой кисти. Конечно, было странно, что порез не затянулся мгновенно, как это обычно происходило в бытность мою вампиром, да и боль раздражала. Но довольно скоро я примирился и перестал обращать внимание. Когда медсестра отпустила меня, я отправился домой, хотя Василек пригласил к себе в общагу. Его родственники прислали из деревни кое-какие продукты, и он хотел меня угостить. Представляешь, даже обычное сливочное масло сейчас считается деликатесом. А уж домашнее варенье! Но чувствуя, как ноет рука, я решил сразу отправиться домой. Как же неудобно без мобильных телефонов! Чего уж проще достать из кармана трубку, набрать номер приятеля и сообщить, что не можешь прийти. Хорошо, что неподалеку от завода я встретил ребят из его общаги и попросил их сказать, что не приду. Они посочувствовали, спросили, освободили ли меня от работы хотя бы на день, и обещали все передать. Постояв с ними немного, я двинулся в сторону дома. Было уже довольно поздно. Солнце давно село, к тому же улицы заволакивала сероватая дымка тумана. Накануне прошел сильный дождь, от этого воздух был сырым. От Тюфелевой рощи, где находится завод, до Маросейки довольно большое расстояние. Самый популярный вид транспорта сейчас трамвай. Автобусы пока в зачаточном состоянии, если можно так выразиться, метро— нет, а легковые машины— настоящая роскошь.
