Мишелль Сагара - Молчание
– Связывает тебя?
– Это держит меня здесь.
Эмма молчала несколько минут. Наконец она заговорила более низким голосом:
– А что другие?
– Когда люди, которых они знали при жизни, умирают, нет ничего, что держало бы их там, где они когда-то жили.
– И они идут дальше?
Он молчал. Это было нехорошее молчание.
– Папа, куда они идут?
Он поднялся, как будто стул ограничивал его, но он не повернулся к дочери лицом; вместо этого, он пошел к окну. Покачав головой, он позволил рукам опуститься.
– Эмма, ты можешь понять, что я не хочу втягивать тебя в это, если это вообще возможно?
– Нет. Мне больше не восемь лет, – добавила она, чувствуя себя немного защищающейся. – И я втянута. Я вижу тебя. Я могу поговорить с тобой. – Она сделала глубокий вдох. – Я не хочу, чтобы ты ушел, – резко сказала она. – Я достаточно эгоистична, чтобы быть счастливой, что я все еще могу поговорить с тобой. Это было так давно.
– Но если ты здесь пойман в ловушку, если ты пойман в ловушку в этом... этой полужизни, я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты был здесь, потому что хочешь этого. Я не хочу, чтобы ты был здесь, потому что тебе некуда идти. – Она поколебалась, затем сказала, – есть четырехлетний мальчик, который пойман в ловушку в горящем доме.
Тогда он повернул свою голову, чтобы посмотреть на нее.
– Я не хочу, чтобы он остался пойманным в ловушку там. Он – Эрик говорит, что его воспоминания достаточно сильны, чтобы он оставался в горящем здании и достаточно сильны, чтобы обжечь меня, когда я приближаюсь к дому. Но ему четыре года. И я хочу, чтобы он вышел из этого дома. Я не хочу, чтобы он остался там навсегда.
– И я собираюсь вывести его. Даже не думай о попытке отговорить меня от этого.
Его улыбка была жалеющей, но она видела гордость за себя, и это было более ярко, на мгновение, чем странная люминесценция.
– Я даже не мечтал бы об этом, Росток.
– Но Эрик говорит. . если мне удастся вытащить его так или иначе, он все еще потерян. Ему некуда идти. Папа, – добавила она и ее голос снизился до шепота, – ему четыре. Я не хочу, чтобы он остался бродить по улицам в одиночку, пока его мать, наконец, не умрет. Разве это случится с ним?
– Если ему повезет, – ответил ее отец. Он засунул руки в карманы. Но он смотрел на шторы, и через мгновение, Эмма пересекла комнату, чтобы открыть их. Для того чтобы впустить свет.
– Не то, чтобы нас не влекло, – сказал он ей. – Не то, чтобы мы не знали, куда пойти, когда мы умираем. Есть место для нас. Мы не можем добраться туда, но мы всегда знаем о нем.
– Не можете добраться?
Он кивнул.
– Это как будто смотришь через стекло. Но это не стекло, мы не можем разрушить его. Мы не можем пройти сквозь него.
Эмма скрестила руки на груди.
– Где это?
– Это не географическое положение, Эм. Я не могу загрузить карты Гугл и показать точку.
– Но ты можешь найти его?
– Я мог бы найти его сейчас. Я мог бы найти его сейчас, не двигаясь. – Он встал и направился к окну, которое открыла Эмма. – Но это больно.
Видеть, смотреть на то, что я могу только описать как свет, и быть изгнанным навсегда. Мертвые, особенно недавно умершие, часто собираются там, плачут.
Она не спрашивала своего отца, делал ли он так, потому что не хотела знать. Ее отец был столпом мира с его терпением, его изворотливым юмором, его возможностью сдерживать гнев.
– Если ты освободишь своего четырехлетнего, куда он пойдет, если ему повезет. Он не увидит других, – добавил ее отец. – Не сразу. Но он задержится на год или два.
– Это все-таки лучше, чем пожар, – прошептала она.
– Это лучше, – он согласился. Но его тон говорил, что это – то же самое.
– Что с другой стороны стекла?
– Дом, – мягко ответил он. – Мир. Тепло. Я сказал бы любовь, но я не думаю, что кто-то из нас может сказать наверняка, потому что мы не можем коснуться этого. Мы похожи на моль, Эм, – добавил он.
– И это удача?
Тогда он посмотрел на нее так, что она поняла, он исчерпал слова, которые мог озвучить. Но она жила с ним много лет.
– Папа?
– Да?
– Когда я коснулась тебя в госпитале, мама смогла увидеть тебя.
Он закрыл глаза.
– Почему?
– Я на это тоже не отвечу, Эм. Не спрашивай.
– Почему?
– Потому что у Эрика, если я не ошибаюсь, уже возникли некоторые трудности из-за тебя, и я бы очень хотел, чтобы это все не усложнилось для него еще больше.
– Из-за него. Почему?
– Потому что, – сказал отец, – он должен будет убить тебя, или попытается, а я хочу видеть тебя, я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Ты только что ее начала, – добавил он мягко.
– Но почему он должен убить меня?
– Потому что он будет видеть только то, чего он боится в тебе. Он не увидит того, чем он восхищается. – Ее отец поднял одну руку. – Я не могу судить его, – добавил он мягко. – Я могу ненавидеть его, но я не могу судить его. Не притрагивайся ко мне. Не дотрагивайся ни одного из мертвых.
– Если я не коснусь ребенка, то его мать не увидит его.
Отец посмотрел на нее, его лицо помрачнело. Но он знал ее, знал ее гораздо лучше, чем Эрик, и ничего не сказал. Вместо этого он начал исчезать.
Разговор закончился.
Когда Эрик подошел к двери, Лепесток уже был там, лая во всю. Дом Холлов не нуждался в системе сигнализации; у них был Лепесток. С другой стороны, система сигнализации не требовала корма, питья, прогулок и бесконечной чистки.
Эмма открыла дверь и вышла, закрыв за собой дверь, в то время как лай Лепестка перешел в устойчивый, виноватый скулеж.
– Майкл? – спросил Эрик, а она улыбнулась. Он был одет в серую рубашку с воротником и темные джинсы, но в остальном выглядел как обычно.
– Эллисон позаботится о нем.
Чейз наоборот выглядел отпадно. На его волосах была куча геля, на нем были невероятно угловатые темные очки, и он носил танк под черной кожаной курткой, которая больше походила на шипы, чем верхнюю одежду.
– Ты, – сказала она ему, – не подсказал Эрику как одеться?
Он опустил очки на переносицу.
– Благодарю. Ты неплохо выглядишь. Мы можем идти?
– Один из нас был готов полчаса назад, – сказал ему Эрик.
– Двое из нас, – сказала Эмма любезно. Они направились к автомобилю Эрика. Она остановилась возле задней пассажирской двери, и когда замки щелкнули, села в машину. Чейз занял переднее сиденье пассажира, а Эрик сел за руль.
– Я должен предупредить тебя, – сказал Эрик Эмме, – что, я убью Чейза, если он обнародует личную информацию стеснительного характера. Поэтому, если он тебе нравится, не спрашивай.
Эмма рассмеялась.
– Тебе легче, – пробормотал Чейз, – он не собирается тебя убивать за попытку выяснить.
