Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина
- Хочу, чтобы ты и дальше работал для меня хорошим наместником. Без тебя Арглтон нравился бы мне гораздо меньше.
- Господин, я буду служить Вам до последнего вздоха. До последнего стука своего никчемного сердца. И после. Всегда. Пока Ваша воля меня не отпустит.
Повелитель кивает:
- Мне симпатичны твои слова, Келебан.
Кирстен 9
Обратный путь проходит в молчании. Давно стемнело, мы плетемся по темным улочкам в мастерскую. В городе то ли праздник, то ли поминки. Не ясно, что несет простым жителям приезд короля. Не известно, что на самом деле с наместником. Умер тот, или его спас Повелитель? Болтают разное, иногда странное. Например, что возвращенный к жизни наместник Келебан будет пить кровь и закусывать сырыми птичьими шеями. Еще говорят, будто новым наместником стал тот позолоченный остолоп на коне. А, нет, не так. Дела перешли к принцу Филиппу, к мастеру Ватабэ, к… Король уедет из Арглтона к следующей осени.
Некстати вспоминаю Габи. Хотя, как это, некстати. Я о ней помню всегда.
- Кирстен, я такую большую какашку выкакала. Огромную! Как твое лицо!
Она сидела на своем детском горшочке, и бесхитростно восхищалась собой. Из-под собранного в комок на коленях платьица торчали грязные загорелые ножки.
О боги, как это было давно. Летом.
Конечно, я совсем не обиделась. Мы посмеялись с девчонками на рынке. Старая торговка Бонниамия даже угостила Габи ранним яблочком, румяным и ароматным. При случае я и Йергену рассказала, тот любит слушать про выходки моей младшей сестры. Эльф грустно улыбнулся, растянув шрам на щеке:
- Кирстен, это наиточнейшее описание большей части заказов, которые я получаю. Какашечные портреты. Не похожие на владельцев, а чтоб было покраше. И головы раза в два больше тулова. И лбы нужно повыше…
- Как думаете, сегодня все было зря? – Спрашиваю, пытаясь отвлечься от воспоминаний. Мне больно думать о сестре, потому что я недовольна собой. Такой особенный день потеряла впустую.
- Зря ничего не бывает. – Блекло отзывается хозяин, и я ему не верю. – По крайней мере, я утер нос этим индюкам, Торкве и мастеру Ваталобею.
Ну да. Он все о своем. О творчестве и своих великих амбициях. Что ему чужая сестра.
- И чем вы утерли? Тем, что сидели выше или ниже на пару ростов? – Дерзю я. – Это не стоит мешка с медяками.
- О, девочка. Никогда не знаешь, как отзовутся вложения. У нас и на другие дни остались кое-какие привилегии. К тому же нам не нужно тащить на себе обратно все свои сумки, чтобы завтра снова переть их во дворец. Кирстен, я надеялся, что ты оценила прелесть предоставленного в наше распоряжение ларя из кладовой для работников замка.
Хозяин раздражает этим своим «О, девочка». Оскорбительное, уничижительное обращение. Понимаю, что Йерген вкладывает в это слово: я, Кирстен, дурочка, и ничего о жизни не знаю.
Это он у нас терпит плевки в спину сколько..? Пару сотен лет, небось, давно набежало.
42
Дверь питейной позади нас распахивается, оттуда вываливается несколько захмелевших мужчин. Я по голосам слышу: человека три точно, не меньше. Они выкрикивают бессвязные слова и обрывки песен.
Внезапно я понимаю, что мы в узком проулке. Единственное пятно света – стоящая на подоконнике питейной масляная лампадка, и мы ее давно миновали. Хотя, нет. Света позади больше, чем дает жалкий жировичок. Рыжие отблески мотаются по стенам, выползают вперед. Кто-то из пьяных держит фонарь, и они быстро нас нагоняют.
- А куда это мы такие нарядные? – Тянут из-за спины.
Я сжимаюсь, мое сердце колотится. Мне хочется побежать.
- Не оборачивайся. – Сквозь зубы шепчет Йерген, ускорив шаг. Берет меня за руку.
Впереди уже виден проход на более оживленную улицу. Сейчас там наверняка больше прохожих.
- Парочки тут у нас… Женихаются.
- Одним – все. Другим – ниче. Полюбовница? Ладная. – Заплетающиеся, хриплые голоса.
«Что все?» - Хочется мне закричать. Но я боюсь сделать хуже.
Где каратели, когда они так нужны?
- Одежда хорошая. Отдай. Да и бабу мы заберем. – Меня кто-то хватает за плечо, я с усилием выворачиваюсь. Крепко прижимаю сумку к себе. А что в ней? Даже не помню. Чувствую тупую боль там, где меня схватили. Должно быть, будет синяк.
Йерген останавливается. Я в ужасе кошусь на его подвязанную руку в лубке.
Понятно уже: эти просто так не отстанут. А у меня… Нечем даже отбиться.
Отбиваться? Смешно. Крепко мы вляпались.
Оборачиваюсь. Они огромные, должно быть, каменотесы. Четверо. Пятый мочится на порожек одного из домов.
Где-то далеко лает собака, плачет младенец. Звуки обычной жизни. Далеко, да.
- Эй, работяги, полегче! – Неожиданно надменным тоном бросает Йерген. - Иначе я доложу сиру Вальбрусу, что это вы помешали привести к нему полюбовницу. Хотите встать поперек сира Вальбруса?!
Все четверо начинают что-то мычать. Облегчившийся пятый к ним не подходит, переминается позади.
- Вы будете водить к хозяину своих жен и дочерей, пока он со своими бугаями от вас не отстанет. А это случится очень нескоро. Мужики, дайте пройти. – Цедит Йерген, дергая меня за запястье.
Мы невыносимо медленно шагаем к выходу из переулка. Я чувствую на себе тяжесть взглядов. В затылке и в спине что-то покалывает, мечутся ледяные иголочки. Мне хочется побежать.
- Эээ, мужики. В «Веселый дом»? – Неуверенно предлагает кто-то из пьяных.
Наконец, мы выходим из проулка на улицу. Мимо проезжает повозка, скрипит колесом, на перекрестке парочка горланит песню про Мари и чулки. Волной нахлынувшее облегчение невозможно терпеть. Я начинаю плакать. Сначала по щекам катятся горячие слезы. Потом что-то во мне переламывается, я начинаю рыдать, давясь жалкими завываниями. Рыдаю от усталости, тоски по Габи, от несбывшихся надежд, пережитого страха, - от всего вместе.
- Эй, ну ты че? – Растерянно тянет Йерген.
43
Я отворачиваюсь, не желая показывать хозяину свое перекошенное лицо. Нет. Не могу успокоиться.
- Кирстен. Я думал, мы сейчас посмеемся над тем, какую я хитрую штуку придумал. Пятерых бугаев без оружия победил.
- И… Из…Извините, хозяин. – Наконец, удается выдавить мне.
- Скажи еще, что это было забавно.
- З…Забавно. Б-было. – И я снова начинаю рыдать.
Следующим утром мы вновь во дворце. Я чувствую себя разбитой. В глаза словно насыпали горстку песка. Меня сковывает ватная вялость, хочется спать. Вчера я упала в постель и заснула, едва голова коснулась подушки. На рассвете меня растолкал Йерген, раздражающе бодрый. Сунул в руку чашку с дымящимся отваром из рожки. Это не его работа, моя. Но я все проспала. Спала так глубоко, словно умерла.
Именно так я сейчас себя ощущаю. Не вернувшейся из беспробудного сна.
Важных мероприятий, на которые Йерген приглашен в качестве художника, сегодня не ожидается. Хозяину поступил заказ написать быстрый портрет любовницы одного из знатных господ, я даже не в состоянии имя запомнить. Ухоженная девушка устроилась в резном креслице возле окна. Красивая. Особенно хороши бархатистые, как у лани глаза. Но все портит прилипшее к личику глупое, вздорно-высокомерное выражение.
Девушка вызывает у меня раздражение. Что это, отвращение к ее образу жизни? Или обычная зависть? Ведь она красива, свободна, богата. Живет в сытой роскоши. Ей не нужно вылезать из постели, точно из гроба мертвяк, не нужно тащиться сюда через полгорода. Этот ветер пронизывающий, до костей меня выстудил… Тьфу!
В ногах у девушки сидит пожилая рабыня. Перебирает струны лютни и что-то тихо напевает. Я узнаю любимую песенку Габи, «Три наливных яблочка». Мама пела ее сначала мне, потом сестренке над колыбелью. Я всегда подходила послушать.
