Время Надежды (СИ) - Ректор Катерина
Глядя на королеву-мать, не питаю иллюзий. Не думаю, что принцесса обрадуется помолвке с простецом вроде меня. Я сын городского наместника, Арглтон один из множества городов, порабощенных кроммовой волей, а Восьмигорье – одна из захваченных ими стран. Даже по местным меркам во мне нет знатной крови. Мы выскочки, но здесь все предпочли об этом забыть.
Нет. Не о таких браках мечтают принцессы.
Когда королевские дочери одна за другой выходят из экипажа, я понимаю, что был прав в своих ожиданиях. Они совершенны, точно ожившие статуи. У всех точеные черты, кожа точно жемчуг, сияет. Сестры выглядят ровесницами, и между собой очень похожи. Все с одинаковыми прическами, в равно бесценных нарядах. К своей досаде, я не знаю, как их различить.
Принцесс обступают служанки в простых черных робах. Расправляют складки на мантиях, раболепной суетой подчеркивая их холодную стать.
Между мной и королевскими дочками пропасть, не меньше. Не представляю, как развлечь их светской беседой, - не говоря уж о большем. Все, что я смогу выдавить, будет косноязычным, убогим. Не достойным внимания. Мой опыт общения с Фрейей и другими девицами ничто в обществе монаршьих особ.
Как зачарованный, любуюсь их красотой. Потом замечаю: на меня тоже обратили внимание. Одна из сестер выхватила взглядом, смотрит искоса, из-под густых темных ресниц. Ее глаза точно угли, - каменные, что рассыпаны у принцесс под ногами. Такие же потухшие, пыльные, лишенные искры. Она с ленцой осматривает меня, от подбитых железом сапог до кончиков примятых шлемом волос. Наверное, точно так же оценивала бы выставленного на продажу раба. Мимолетное, презрительное внимание. Растерявшись, я расплываюсь в глупой ухмылке. Заметив это, она изгибает бровь и чуть заметно вздергивает головку. Верхняя губка приподнимается, словно принцесса ощутила запах тухлятины. У нее ровные белые зубы, как камушки.
Значит, вот она, нареченная. Я усмехаюсь собственным мыслям. До чего последовательна зараза-судьба: если нас обвенчают, семья с принцессой получится под стать моей нынешней. Отец, мать, брат, - мы друг для друга чужие.
Принцесса шепчет что-то сестре. Та едва заметно дергает плечиком, словно давит смешок. Хотя, на лицах девушек все то же светское безразличие.
На душе остался гадкий осадок. Не получается переварить. Скорей бы завершилась церемония встречи. Я не могу ни на что повлиять, или как-то ускорить процессию. А в гобеленовом зале умирает мой наместник-отец. Может быть, уже умер. И я не знаю, что по этому поводу чувствую.
Остается лишь наблюдать, как последним из кареты выходит наследник. Лет пяти – семи мальчик, щуплый, с рыхлой кожей цвета муки, слишком бледной для кромма. Его болезненный вид не сочетается с совершенством остальных членов семьи. Едва спустившись по лестнице, мальчик усаживается на колени и начинает перебирать камни. Няня осторожно берет его за руку, отряхивает бархатные штанишки и подводит ближе к матери. В обеих руках наследник держит по углю.
Глашатай объявляет:
- Его Высочество король Восьмигорья и окрестных земель Ампелиус Виэктрис Гобнэте Первый с дражайшей супругой. Ее Высочество королева всего Восьмигорья и окрестных земель Аделаида. Наследный принц Филипп! Сиятельные принцессы Клавдия, Ванесса, Досиа и Кассиа…
Король обрывает глашатая едва заметным жестом. Тот замолкает на полувздохе, словно пронзенный стрелой.
- Сейчас не время прелюдий.
Голос Повелителя разносится над площадью. В унисон ему флаги наполняются ветром. Потом король поворачивается ко мне, и я склоняюсь в почтительнейшем поклоне. Под латной накладкой в колене что-то громко хрустит.
- Веди меня к батюшке, Гордиан.
Моргаю, потрясенный. Повелитель знает, действительно знает мое имя!
И сразу же мне становится противно. Вот я дурак, ничем не лучше своего тщеславного братца. Конечно, король меня знает. Ведь он с моим батюшкой, - какое неподходящее слово для наместника Келебана! - договорились о политическом брачном союзе.
Мне кажется, все идет не туда. Увы, предчувствие меня редко подводит.
Филипп очнулся на удивление вовремя. Мой брат своего не упустит. Плетется по левую руку с таким же мучнистым лицом, как у наследника-тезки. Оба мы раболепно пятимся, чтобы случайно не повернуться спиной к королю и не нанести Повелителю смертельное оскорбление. Я уже ненавижу помпезный, непрактичный в реальной схватке доспех. Держать полусогнутое положение в нем нелегко, поясница и плечи болят. Я вспотел и, должно быть, начал вонять.
Не знаю, как себя разумней вести. Ждет ли король развлекающую беседу? Или отчет о делах? Решаю пятиться молча. По моему лицу течет пот, который я изредка утираю платком. Доспехи при этом препротивнейше клацают. Не думаю, что Повелителю нравится смотреть, как я вожусь со своей тряпочкой. С другой стороны, созерцать мою красную, мокрую физиономию еще более отвратительно…
41
Филипп пробует залопотать, но спотыкается, проглатывает слова и замолкает.
Потом мы входим в гобеленовые покои. Я смотрю на отца, - тот на ложе, словно в гробу. По грудь накрыт одеялом, руки сложены, сухие, со старческими пятнами. Рядом несколько длиннобородых лекарей с тазиками и удушливыми благовониями, от которых хочется распахнуть окно.
Так странно… Впервые я вижу отца таким. Похожим на обычного человека, немощным, словно усохшим. Он лежит, переодетый в простую рубаху.
Отец лежит. Это так чудовищно… неестественно? Непривычно? Чудно?
Всматриваюсь в заострившиеся черты, старческие пятна на коже, - откуда они взялись, раньше же не было?! – на жидкие, прилипшие ко лбу волосы…
Лекари падают перед Повелителем ниц. Тазик у одного выворачивается из рук, глухо брякается на ковер, расплескав содержимое. Лекарь громко всхлипывает.
Перешагнув через злополучную посудину, король подходит к изголовью наместника. Из-под рукавов его мантии выползают черные щупальца тени. Бросаются вперед, ощупывают отца, проникают в ноздри и рот.
- Как жаль, - вздыхает Повелитель. – Он был полезным человеком.
У меня все внутри обрывается. Жилки в душе начинают трепетать от волнения. Что я чувствую? Радость? Свободу? Какое недостойное чувство.
Пальцы Ампелиуса Виэктриса Гобнэте Первого едва заметно двигаются, словно ощупывают струны на арфе. Я замечаю, какие у него жуткие ногти. Как когти. Синюшные, с желтоватыми заостренными концами, крошащимися в заусенцы.
Тьма облизывает отца, окутывает его, точно кокон, лезет под одеяло. Повелитель едва поводит подбородком, - тело отца неестественно приподнимается и складывается в поясе. Наместник садится, как тряпичная кукла, которую сгибают невидимыми руками. Его голова безжизненно завалилась к плечу, рот распахнут, сквозь щелки в веках видны белки закатившихся глаз. Изо рта вьется дымок. Черный, точно копоть чадящей лампадки.
Потом глаза отца открываются. Филипп ахает, судорожно прикрыв рот руками. Лекари трясутся, ближний ко мне стучит зубами так громко, словно рядом работает плотник. Внезапно старик вздергивается, рывком перекручивается в поясе и без движения падает на бок, замолкая.
Повелитель раскрытой ладонью делает жест, словно хочет что-то поднять. Глаза отца наливаются густой чернотой. Изо рта вылетает клубок такой плотной тьмы, что она кажется осязаемой. Потом белки проясняются, и черными остаются лишь круглые радужки. Плоские, лишенные блеска. Неживые глаза.
- Ваше Величество! Молю, простите меня. Я не смог Вас встретить. – Скрежещет отец. Звук идет откуда-то из груди. Губы не двигаются. Наместник смотрит истертыми пуговицами глаз.
Меня мутит от отвращения. Липкий, нутряной ужас сковывает горло и мешает дышать. На отца невыносимо смотреть.
«В горло мне куриные ноги», - простонал бы сейчас мастер Семиуст. Я чувствую, как голову сковывает обруч боли.
Повелитель неторопливо сжимает кулак. Послушная ему тьма стягивается из углов, словно нехотя отпускает наместника, лезет королю под руку и исчезает, зажатая в его когтистой ладони. Король смотрит на отца сверху вниз:
