Наталья Якобсон - Живая статуя
— Кстати, я не верю, что ты можешь иметь какое-то отношение к темным силам, — уверенно заявил Марсель.
— А она тебе так говорит?
Он огорченно кивнул и с яростью отшвырнул одну из ненужных кистей, будто это она была во всем виновата.
— Разве можно так клеветать, как те, которые иногда летают у меня под окном, и как Августин, который готов обвинить во всех смертных грехах любого встречного? Красавица в короне, скорее всего, просто заблуждается на счет тебя, но те, кто окружают ее, действительно, готовы причинить вред каждому, и тебе, и мне, и всем, до кого смогут добраться.
Еще не хватало, чтобы в наши дела вмешалась вся эта рать с одной стороны и Августин с другой, подумал я про себя, но вслух сказал:
— Тебе нужно более спокойное место работы, а здесь становится не вполне безопасно. Что если я предложу тебе более просторную мастерскую в Виньене, а точнее, в королевском дворце?
— Ты шутишь, наверное, Эдвин, — пробормотал Марсель, опустив глаза в пол. Предложение, явно, его прельщало, но он боялся в этом признаться.
— Там у тебя будет все необходимое, я об этом позабочусь, — продолжал настаивать я. — Разве плохо быть другом короля в спокойной процветающей стране, где нет ни теней, ни инквизиции?
— А что подумают обо мне при дворе, решат, что я только что приехал из деревни? — Марсель критически оглядел себя и, кажется, вздохнул.
— Мы оденем тебя по последней моде, и ты сам станешь вельможей, — какое простое решение. На Марселя можно было бы одеть хоть мантию министра, он бы все равно остался робким юным художником.
— Я боюсь, — наконец честно признался он. — Боюсь оставить это место, где встретил тебя, и того, что при дворе ты станешь недостижимым, и не будет больше дружбы и никаких волшебных тайн. Все волшебство, которое я в тебе вижу, будет скрыто от меня так же, как от той роскошной придворной толпы, среди которой я окажусь.
А Марсель был куда проницательнее, чем я о нем думал. Неужели он пренебрегает Виньеной, лишь потому, что хочет отправиться вслед за мной в ту империю, где я полновластный хозяин навеки. Земная страна, ее богатство и власть преходяще, а та держава, куда смертным путь закрыт, неизменна вовеки, и если Марсель вступит туда сейчас, то навсегда останется таким же молодым, каким я видел его в этот миг. Может, действительно, взять его с собой туда, но каково будет его удивление, когда он поймет, что попал в гости к дракону. А рано или поздно он поймет. Сам бы я мог скрыть от него правду, но мои услужливые подданные все равно проговорятся, причем не для того, чтобы навредить, а из желания похвастать. Разве запретишь им хвалиться тем, что их повелитель всемогущ?
— Я дам тебе время на раздумье, — пообещал я Марселю, хотя не был уверен, есть ли у нас это время, или же нечисть из склепа превратит нашу жизнь в кошмар уже сегодня ночью. Надо будет начертить над окном и дверью побольше колдовских формул, запрещающих посторонним вторгаться в тот дом, который я избрал убежищем для себя и своих приближенных.
— Подумай хорошенько над моим предложением, Марсель, — посоветовал я и тут же упрекнул себя за излишнюю настойчивость. Я предлагал ему занять одно из высших мест при королевском дворе с таким рвением, будто на самом деле пытался заманить его в бездну, но, с другой стороны, разве договор с демоном, хоть и обещающий временную роскошь, не увлекает в конечном итоге человека к гибели. Наверное, Роза назвала меня именно демоном, когда говорила Марселю в его снах, что, общаясь со мной, он совершает тяжкий грех, расплатой за который должна стать его смерть.
— Я надеюсь, ты примешь верное решение, — уже мягче добавил я. — Но, во всяком случае, знай, даже если бы я был более темной и коварной силой, чем утверждает твоя царица, я бы все равно не желал тебе зла, потому что ты единственный в этом мире, с кем я могу ощутить духовную близость, наверное, благодаря твоей необычности, твоему разительному отличию от всех людей, твоему таланту…
— Только поэтому? — тихо переспросил Марсель. Он, явно, ожидал большего, какого-то особенного признания и хотел в чем-то признаться сам, но не находил слов.
— Еще потому, что ты единственный друг, который до сих пор меня не предал, — хотел сказать я, но промолчал. Марсель бы не понял. Я бы обидел его таким предположением, ведь для него предать близкого друга, пусть даже случайно, было бы преступлением. А он ведь почти ничего не знал обо мне в отличие от тех двоих, которым я открыл свое сердце, и которые обратили полученные от меня колдовские знания против меня же самого.
— Есть много причин, по которым я прилетаю к тебе снова и снова, — после молчания сказал я только потому, что Марсель ждал от меня хоть каких-нибудь слов, но это не было отговоркой, а чистой правдой. — Только будь уверен, я не желаю прикрыться радушием, как маской, а потом привести тебя к пропасти. Мне это ни к чему.
— Значит, ее слова были ложью?
— Нет, не ложью. Я, действительно, совершал много такого, за что меня можно было бы осудить. Самое страшное произошло давно, за много веков до твоего появления на свет, но я все еще укоряю себя за это.
— Ты совершал все это против собственной воли? — скорее не вопрос, а утверждение. Как тонко Марсель смог подметить суть моих злодеяний. Меня к ним принуждали, но менее тяжким от этого мой грех не становился. Если бы только Марсель смог увидеть пылающий ад, вопли тех, кто погребен под остатками обрушенных зданий, и не стихающие крики еще живых, которые часто напоминали мне мучение душ, заточенных в преисподнюю. Марсель не мог всего этого знать, так почему же мне иногда казалось, что в его глазах тоже мелькают отблески неземного огня?
— Я делал то, что мне было приказано, но последствия становились ужасными, — признался я. — Сейчас приказываю я сам, и бесчисленная рать ждет, когда я пошлю ее на опасное задание. Сам я давно освободился от обязанности выполнять чужие повеления. Знаю, ты решишь, что все мною совершаемое было лишь естественным ходом уже предначертанных событий, но я не карал грешников. В тех кострах, которые мне довелось увидеть, сгорали все, и спасения не было никому. Что перед теми пожарами казни Августина? Костры в Рошене с высоты подобны пламени свеч, а то, что я видел когда-то, можно было сравнить лишь с огромным погребальным костром.
— Ты так много знаешь, так много видел. Мир менялся на твоих глазах, и только ты сам остался неизменным, — Марсель, как обычно не мог скрыть своего восхищения. Все чувства, которые он испытывал, тут же отражались на лице, особенно в выражении глаз, и всегда находили выход в словах. — Если бы я мог стать таким же, как ты.
