Пляска в степи (СИ) - Богачева Виктория

Мстиславич мудрее его, старого вояки, заключил воевода после долгих раздумий. Он токмо и умел, что мечом махать. А Ярослав заглядывает далеко вперед. Не все в Ладоге приняли выбор старого князя Мстислава, не все признали робичича истинным князем. Многие желали ему зла и тайно замышляли против. Не избежать недовольства, коли пойдет Мстиславич первым проливать родную кровь против воли веча али вовсе без веча. А где недовольство, там и бунт. Всем неугодным рот не закрыть.

Думая об этом, Крут всякий раз недовольно кряхтел. Признавать правоту Ярослава было трудно.

А еще получалось, что в тереме предатель. Ладно в тереме — а коли у них в дружине? Ведь отравил кто-то его, оберег украл. Как увидал его токмо? Когда?

Крут мыслил на Горазда. В дружине без зимы седмица. Князь его пригрел, к себе напрасно допустил. Да и про перунов оберег тот ведал! Сам нашел. А может и не взаправду нашел, притворился токмо, чтобы украсть потом.

Знахарка сказывала, его, Крута, травили так, чтобы убить. Спасло лишь то, что княжна, Звенислава Вышатовна, наткнулась на него случайно почти тотчас, да еще ворожба госпожи Зимы. Иначе быть ему нынче в царстве Мары-Морены, в черном-черном царстве.

Кто еще про оберег-то мог узнать? Ведь никому Крут его не показывал, спрятал поглубже в седельную сумку. А мальчишка — тот ведал! Другое дело, что из его рук воевода ни питья, ни снеди в тот день не брал. Он так и не сдюжил вспомнить, ел ли али пил ли после утренней трапезы.

В ночь, когда случился пожар, Крут не спал. Все лежал на лавке с открытыми глазами, пялился на деревянный сруб и размышлял. И так, и эдак вертел, а приходил всегда к одному: ничего-то им не ведомо. Нет у них с князем ответов.

Когда во время пожара два здоровенных лба запоздало вломились к нему в горницу, Крут уж сам почти добрел до двери. С эдакими-то помощниками недолго и угореть. Тем паче, едкий дым уж вовсю заполнял горницу, проникая сквозь щели.

Пока кмети несли его на руках, словно девку, словно малое дитя, воевода костерил их, на чем свет стоит. Припомнил и отца, и деда, и всю родню до седьмого колена, в кого они могли такими остолпами уродиться! Крут еще пуще разъярился, когда увидел на лицах кметей усмешки. Смешно им было, ты погляди!

А после, когда его, наконец, опустили на землю на ноги недалеко от терема, стало уж никому не до веселья. Позабыли про пожар, когда Ярослав выволок на крыльцо княжну с полюбовничком. Князь велел ему идти за ними в терем, и Крут медленно, с трудом добрел до крыльца, кое-как поднялся по ступенькам. К моменту, как он толкнул дверь сеней, воевода весь взмок от испарины, а дышал так, словно долго-долго бежал изо всех сил, рвя легкие.

Через длинные сени он прошел на соседнюю половину терема, в людскую. На княжеской стороне горницы заволок едкий дым. Не было мочи ни дышать, ни смотреть — так резало глаза. Часть терема, где жили слуги, оказалась почти не тронутой ни дымом, ни, тем паче, огнём. Пожар до нее не добрался — горело токмо с княжеской стороны.

Княжеская семья собралась в клети, где обычно стряпали бабы. Некрас Володимирович сидел во главе длинного стола. Перед ним стояла опозоренная княжна — кто-то додумался принести ей плащ взамен покрывала. Лицо Рогнеды закрывали от чужих взглядов длинные распущенные волосы. Она сжалась вся, подняла плечи, склонив пониже голову, и обхватила себя за локти ладонями.

Крут не поверил ей ни на грош. Безсоромна девка! Строит не пойми что, потаскуха! Говорил он, говорил Ярославу — не будет тут добра! Не бери отсюда девку, найди в Ладоге — кроткую, послушную, тихую!

Он поискал взглядом князя: тот стоял чуть поодаль от стола, заложив руки за спину. На Рогнеду он не глядел, а в ногах у него валялась какая-то ткань. Воевода не понял сперва, а после — уразумел. И тихо выругался сквозь зубы, увидав на той ткани красное пятно.

— Б-батюшка, — заикаясь, заговорила княжна, но была перебита — матерью.

— Закрой свой рот! — княгиня Доброгнева шагнула к дочери, стиснув кулаки. — Молчи, пока тебе не велят говорить!

В самом углу горницы воевода увидел вторую княжну. Кутаясь в покрывало, она едва дышала и не отводила взгляда от дядьки и двухродной сестрицы.

— Порченый товар я не возьму, — повисшую тишину нарушил Ярослав Мстиславич.

Он говорил со всеми и ни с кем: ни на кого не смотрел, тем паче — на княжну. Скользил взглядом по стенам горницы, по лавкам, по длинному столу.

Рогнеда вздрогнула и сжалась еще пуще.

«Дрожать надо было, когда ноги раздвигала», — с отвращением подумал воевода.

— Чужие бастрюки мне не нужны, — князь дернул уголком губ.

— Ярослав Мстиславич, ты погоди, не горячись. Сядем с тобой, потолкуем, как быть, — поспешно заговорил Некрас Володимирович, повернувшись к нему. — Союз наш выгоден и нам, и тебе.

— Выгоден, — тот кивнул и пнул в сторону ткань с пятном крови порченой княжны. — Но толковать нам с тобой не о чем, князь. Ты уж не взыщи, — он вновь криво усмехнулся, и Крут нахмурился.

Он лучше прочих знал своего князя. Ведал, что за такой усмешкой следует.

Осекшись, Некрас Володимирович согласно кивнул. Он и сам так мыслил. Он запустил пятерню в волосы на затылке и сжал там кулак.

«Лучше бы косы дочери так сжимал», — Крут сделал небольшой шаг и прислонился к стене. Он порядком устал и едва уж стоял на ногах. Пора было кончать этот бессмысленный разговор. А по утру можно сразу и в Ладогу отправиться. Довольно они тут задержались, довольно! А невесту для князя они еще подыщут другую, самую лучшую девку найдут!

— Какую виру хочешь, Ярослав Мстиславич? — спросил князь Некрас чуть погодя.

— Виру, говоришь, — его глаза нехорошо блеснули. — Нашто мне вира… она позора не смоет.

В горнице стало очень, очень тихо.

Всхлипнув, княжна Рогнеда упала подле отца на колени и вцепилась в него руками.

— Батюшка, нет! Прошу, не надо… — она тихо зарыдала.

Отец сперва хотел оттолкнуть ее, но не смог. Уронил поднятую руку и тяжело взглянул на Ярослава из-под насупленных бровей.

— Не нужно… Возьми виру, князь. Какую хочешь. Вдвое больше дам, чем приданое обещал. Союз все едино заключим, слово мое — крепко, — быстро, будто бы лихорадочно заговорил Некрас Володимирович.

Он поднялся, не в силах больше сидеть, принялся ходить по горнице. В какой-то момент наткнулся взглядом на притихшую в углу Звениславу и замер, а после хлопнул ладонью об ладонь и повернулся к молчавшему Ярославу.

— Заместо Рогнеды… братоучадо мое, Звениславка. Возьми ее! Княжна, как и дочка моя. Втрое дам приданого за нее.

Взгляды всех в горнице обратились к застывшей, ошеломленной девке. Приоткрыв рот, она во все глаза смотрела на дядьку и силилась что-то вымолвить. Она почти заговорила, но княгиня Доброгнева не позволила: отвесила ей звонкую оплеуху — такую, что поворотилась в сторону голова, да метнулись следом волосы.

— А ну молчи, дура! Ни звука, пока дядька не велит!

Прижав ладонь к покрасневшей щеке, Звениславка кивнула сквозь слезы.

Глядя на все это, воевода покачал головой и посмотрел на своего князя.

Некрас Володимирович чаял оберечь единственную дочку, потому и предлагал и приданого втрое больше, и вторую княжну как княжескую невесту. Ведь коли не возьмет Ярослав виру, вправе будет он убить Рогнеду Некрасовну за причиненное ему бесчестье. Княжна быстро уразумела, потому и поползла на коленках к доброму батюшке…

Крут все ждал, пока Ярослав усмехнется, откажет Некрасу Володимировичу, да и покончат они на этом. Нашто ему княжну убивать, право слово. Девка дурная! Ни стыда, ни совести, ни чести. Возблагодарить Богов нужно, что отвели от такой-то невестушки, что не случилось промеж ними свадьбы.

Так мыслил воевода: следует взять с князя Некраса богатую виру да вертаться поскорее в Ладогу, оставить позади уже все.

— Добро, — сказал князь, и воевода окаменел. — Добро, Некрас Володимирович. Возьму вирой втрое больше приданого и вторую княжну. Не станем рушить наш союз из-за твоей беспутной дочки, — припечатал Ярослав Мстиславич.