Дж. Уорд - Отец мой
– Все ясно? – настаивала она, совершенно не впечатленная его агрессивным видом.
– Ага. Я тебя услышал.
– Хорошо.
***– У него кошмары... Боже, эти кошмары…
Бэлла наклонилась и засунула грязный подгузник в мусорную корзину. На обратном пути она вытащила другой Хаггис из-под туалетного столика, достала тальк и детские влажные салфетки. Она обхватила лодыжки Наллы, приподняла маленькую попку своей дочки и, быстро протерев ее, присыпала тальком, а затем натянула свежий подгузник на место.
Голос Фьюри, раздавшийся в детской, был тихим:
– Кошмары о рабстве крови?
– Должно быть. – Она опустила чистую попку Наллы и закрепила подгузник с двух сторон. – Он не хочет говорить мне об этом.
– Он ест? Кормится?
Застегивая пуговки на одежонке Наллы, Бэлла покачала головой. Эта распашонка была пастельно-розовой с аппликацией в виде белого черепа и скрещенных под ним косточек.
– Немного еды и никакого питания. Как будто... не знаю. В день, когда она родилась, он казался изумленным, заинтересованным, счастливым. Но потом словно выключатель щелкнул, и он закрылся. Это почти так же плохо, как было вначале. – Она пристально посмотрела вниз, на Наллу, поглаживавшую рисунок на своей маленькой груди. – Прости, что попросила тебя вернуться... Я просто не знаю, что делать.
– Я рад, что ты это сделала. Я всегда готов прийти вам нам помощь, ты же знаешь.
Бережно убаюкивая Наллу на своем плече, она обернулась. Фьюри стоял облокотившись на кремовую стену детской, его огромное тело закрывало узор ручной росписи из зайчиков, белочек и оленей.
– Я не хочу ставить тебя в неловкое положение. Или по пустякам отрывать от Кормии[3].
– Ты этого не делаешь. – Он покачал головой, разноцветные волосы блеснули. – Если я молчу, это потому что я пытаюсь придумать, что лучше сделать. Разговор с ним не всегда правильное решение.
– Верно. Но у меня кончились и идеи, и терпение.
Бэлла подошла и, сев в качалку, чуть передвинула малышку в своих руках.
Сияющие желтые глазки Наллы смотрели вверх с маленького ангельского личика, понимание скользило во взгляде. Она точно знала, кто был с ней... и кого не было. В первый раз это случилось около недели назад. И изменило все.
– Он не хочет прикасаться к ней, Фьюри. Он даже не хочет брать ее на руки.
– Ты серьезно?
Из-за слез личико дочери начало расплываться.
– Черт, когда же кончится эта послеродовая депрессия? У меня все из рук валится.
– Подожди, ни разу? Он не доставал ее из кроватки или…
– Он не дотрагивается до нее. Черт, можешь передать мне хренов платок. – Когда коробка с Клинексами появилась рядом, она оторвала один и промокнула глаза. – Я запуталась. Все о чем я могу думать – это Налла, проживающая всю свою жизнь с вопросом: почему отец не любит ее? – Она мягко выругалась новому потоку слез. – Ладно, это уже смешно.
– Это не смешно, – сказал он. – Правда, совсем не смешно.
Фьюри опустился на колени, продолжая держать носовые платки поближе к ней. К абсурдности ситуации Бэлла вдруг заметила, что на коробке была изображена аллея из лиственных деревьев с красивой земляной дорогой, тянувшейся куда-то вдаль. На другой стороне были нарисованы цветущие кусты с малиновыми цветами, из-за которых клены выглядели так, словно были одеты в тюлевые балетные юбки.
Она представила прогулку вниз по этой дороге... в место, которое было бы намного лучше того, где она находилась сейчас.
Она взяла новый бумажный платок.
– Дело в том, что я выросла без отца, но у меня, по крайней мере, был Ривендж. Я не могу даже представить, каково это: иметь отца, который жив, но мертв для тебя. – С тихим воркующим звуком Налла широко зевнула и засопела, потирая свое личико кулачками. – Посмотри на нее. Она так невинна. И она так отвечает на любовь, так... в смысле... о, ради бога, мне нужен целый запас Клинекса.
С отвратительным звуком она вытянула из коробки очередной носовой платок. Вытирая слезы, она старалась не смотреть на Фьюри, поэтому стала оглядывать яркую комнату, служившую до рождения гардеробной. Но теперь все в ней было для малышки и ее семьи: сосновая кресло-качалка, которую Фритц сделал своими руками, такой же туалетный столик и колыбелька, украшенная разноцветными бантами.
Когда ее взгляд упал на низкий шкаф с большими, толстыми книгами, она почувствовала себя еще хуже. Они с Братьями читали Налле, усаживали малышку на колени, раскрывали блестящие обложки и произносили вслух рифмующиеся строчки.
Но этого никогда не делал ее отец, хотя Зед научился читать почти год назад.
– Он даже не обращается к ней как к своей дочери. Это моя дочь. Для него, она моя, не наша.
Фьюри издал звук, полный отвращения.
– К твоему сведению, я изо всех сил пытаюсь сопротивляться желанию поколотить его прямо сейчас.
– Это не его вина. В смысле, после всего, через что он прошел... Полагаю, этого следовало ожидать... – Она откашлялась. – Я имею в виду, вся эта беременность не была запланирована, и я начинаю думать... может, он недоволен мной и сожалеет о ней?
– Ты его чудо. Ты же знаешь об этом.
Она взяла еще бумажных платков и покачала головой.
– Но теперь это касается не только меня. И я не буду растить ее здесь, если он не сможет принять нас обеих... я оставлю его.
– Эй, я думаю, это слишком опрометчиво…
– Она начинает узнавать людей, Фьюри. Она начинает понимать, что от нее отгораживаются. И у него было три месяца, чтобы примириться с мыслью об отцовстве. Со временем ему становиться все хуже, не лучше.
Фьюри выругался, и она посмотрела в светящиеся желтые глаза близнеца своего хеллрена. Боже, этот цитриновый цвет[4], которым светился и взгляд ее дочери, был так прекрасен, что она не могла смотреть на Наллу, не думая о ее отце. И все же...
– Серьезно, – сказала она. – Во что это превратится через год? Самое страшное одиночество – это спать с рядом с тем, по кому скучаешь так, словно он умер. Или иметь такого в качестве отца.
Налла потянулась своей пухлой ручкой и ухватилась за один из бумажных платков.
– Я не знал, что ты здесь.
Бэлла бросила взгляд на дверь. Там стоял Зейдист: на подносе в его руках был салат и кувшин лимонада. Левая рука была обмотана белым бинтом, а на лице застыло выражение «даже не думай спрашивать».
Возвышаясь там, на пороге детской, он был таким, каким она его полюбила, тем, за кого позже вышла замуж: гигантский мужчина с короткой стрижкой и шрамом, пересекавшим лицо, метками раба на запястьях и шее и кольцами в сосках, которые проглядывали через его тесную черную футболку.
