Бет Рэвис - Через вселенную
Кто-то вынул номер сорок два из кинокамеры. Стеклянный контейнер лежит на столе в центре прохода.
Девушка с закатными волосами все еще внутри. Ее глаза открыты — светлые, ярко-зеленые глаза, словно свежая молодая трава — и в них плещется ужас. Она мечется в воде с голубыми бликами. Теперь, когда она проснулась и зашевелилась, в контейнере ей тесно: колени и локти упираются в стекло, тело выгибается — живот прижимается к крышке, а голова и ноги бьются о дно. Она подносит руки к лицу, и на мгновение мне кажется, что она собирается вцепиться в него ногтями, но потом я вижу — кашляя и задыхаясь, она вырывает изо рта трубки.
— Скорей! — кричит Док. — Нужно поднять крышку, пока она не вытащила трубки!
Я даже не спрашиваю почему, а просто бросаюсь к другому боку контейнера и помогаю поднять тяжелую стеклянную крышку. Под ней трубки уже овивают голову и шею девушки, но она все тянет — они все не кончаются. Ее мучают рвотные спазмы, и желтоватая желчь, смешанная с кровью, туманит воду вокруг ее лица.
Последний рывок — и мы с Доком поднимаем крышку контейнера. Док отклоняется, вырывая ее у меня из рук, и наполовину бросает, наполовину роняет стеклянную крышку на цементный пол. Ударившись о цемент, она — слишком мощная, чтобы разбиться — трескается на две неравные части.
Девушка под водой с голубыми кристаллами, наконец, вырывает из горла остатки трубок, и я замечаю прикрепленные к концам маленькие электроприборы. Глаза ее широко раскрыты, и она смотрит прямо на нас. Губы ее округлились, в рот льется вода.
— Что она пытается сделать — выпить все, что ли? — спрашивает Док, протягивая к ней руки сквозь хаос брызг.
Я в ужасе делаю шаг назад.
— Нет, — шепчу я. — Она кричит.
13
Боль.
Холодно, так холодно, что жжет, но жжение не отупляет, а только обостряет чувства.
Боль.
Жгучая,
тянущая,
леденящая,
режущая,
мучительная,
рвущая на куски
боль.
Мышцы живота сводит судорогой. Но меня не рвет — нечем.
Глаза различают лишь пятна. Одни из них яркие. Другие нет. Все размыто.
Через нос в горло заливается мокрота. Хрип. Спазм. Кашель.
Шумящая в ушах вода заглушает интонации глубоких мужских голосов вокруг.
Чьи-то руки поднимают меня из полурастаявшей ледяной каши в моем хрустальном гробу, и мне кажется, что меня спасают из зыбучих песков. Криораствор липнет к телу, пытается затащить меня обратно в сырую могилу, ледяными пальцами хватается за кожу.
Меня кладут на что-то холодное, жесткое и плоское. Налицо надевают кислородную маску, и воздух, такой теплый, что больно дышать, напоминает моим легким, как нужно работать. Руки прижимают к коже что-то липкое, и почти сразу мышцы сводит судорогой боли.
Две руки мягко придерживают мне голову с двух сторон, а два пальца грубо разлепляют веки. «Нет, — думаю я, — больше никаких капель». Но — кап-кап! — ив глаза мне капает холодная жидкость. Мне больно, и я начинаю моргать, смешивая ее со слезами.
Потом грубые руки принимаются за мой рот. Сначала я не понимаю, что происходит, и позволяю им раскрыть его. Потом я осознаю, что что-то происходит, и в горло мне льется холодная жидкость — но я не знаю, что это, поэтому сжимаю зубы и пытаюсь трясти головой, но шея отказывается двигаться, и голова лишь слабо перекатывается туда-сюда.
Мягкие руки снова опускаются мне на голову. На меня смотрит лицо. Это мальчик — примерно возраста Джейсона, но выше, шире в плечах и мускулистей, чем был Джейсон. У него смуглая оливковая кожа, миндалевидные глаза цвета молочного шоколада с коричными прожилками. Красивое лицо, ему хочется доверять. Я смотрю на него, и голову пронзает острая боль — я отвыкла фокусировать взгляд.
Мальчик что-то говорит, и хоть мои уши еще не могут ничего разобрать четко, но голос у него добрый и успокаивающий. Он проводит пальцем по моей нижней челюсти, и я опускаю подбородок — кивок, да — и послушно разжимаю губы. На язык мне льется, обволакивая горло, теплый, вязкий сироп, на вкус почти персиковый, но с привкусом алкоголя. Боль чуть утихает.
Мальчик вглядывается мне в лицо.
— Ащсмытя пдмем, — говорит он. У меня не получается понять. Он кивает, словно обещая, что все будет в порядке, но это ведь невозможно — все не будет в порядке, как вообще хоть что-нибудь после такого может снова быть в порядке?
Мальчик берет меня за правую руку, грубые руки — за левую. И прежде, чем я успеваю заставить себя качнуть головой — нет! — они рывком приводят меня в сидячее положение.
Ощущение такое, словно я сломалась пополам.
Когда-то я была льдом.
Теперь я — боль.
14
— Мама? — хнычет девушка дребезжащим, застоявшимся голосом. — Папа?
Ее сияющие зеленые глаза снова закрываются, волосы цвета заката мокрым спутанным комом покрывают диагностический стол.
— Сколько она будет такой? — спрашиваю я.
— День. Может, больше. Она реанимирована не по правилам. Их нужно вынимать из криогенного контейнера до начала разморозки и помещать в реанимационную ванну, а не оставлять вот так оттаивать на столе. Чудо, что она вообще выжила.
С трудом сглатываю. Такое ощущение, что в горле у меня застрял камень.
Док разглядывает ящик, прикрепленный к трубкам, что были у девушки во рту.
— Кто-то нажал кнопку. Ее нельзя нажимать до того, как тело приготовят к реанимации. Она отключает питание, — он поднимает на меня глаза. — Она была отключена. Если бы мы опоздали… — переводит взгляд на девушку, — она бы умерла.
Черт. Желудок, свернувшись, падает куда-то в ботинки и там и остается.
— Вот так просто? Умерла?
Док кивает.
— Нужно сообщить Старейшине.
— Но…
— Тебе ничего не будет. Это же не ты сделал. Если честно, я рад, что ты оказался рядом. Старейшина сказал, ты начал изучать централизованное руководство. Вот в таких ситуациях и учишься быть лидером.
Грудь девушки поднимается и опускается, но это единственный признак жизни, который она подает. Забавно, без ледяного щита ее тело выглядит совсем по-другому. Она кажется меньше, слабее, беззащитнее. Лед служил ей доспехами. Теперь мне хочется оградить ее, прикрыть ее наготу, а не коснуться.
Я кладу руку ей на плечо, изумляясь тому, как различен цвет нашей кожи. Она открывает глаза.
— Холодно, — шепчет она.
Док опускает на нее глаза.
— Это все просто какой-то адский кошмар-
Мне хочется возразить: какой же это кошмар, если она здесь? Но вдруг я снова слышу хныкающий стон — в детстве у меня был ягненок, он блеял точно так же, тихо и жалобно. В горле снова перекатывается камень.
