Алина Борисова - За синими горами (СИ)
— Нет, я поспала уже немного. Когда ты улетаешь, утром?
— Да нет, надо сейчас. Вот только надышусь тобой на прощанье…
Надышался. Потом улетел. А я несколько дней тихо улыбалась, вспоминая, как он не хотел улетать, как все не мог меня отпустить, как, даже отойдя уже на пару шагов, вернулся, чтоб еще раз поцеловать…
Ночь поворота. Даже символично, наверно, что его бывшая жена умерла, когда он собрался начать со мной совсем новую жизнь. И он прощается с ней и со всем своим прошлым…
Прощался он долго. Где-то через месяц связался со мной по ретранслятору, сказал: «Я еще задержусь». Разговаривать долго не стал, спешил.
Ну а мне спешить было некуда. Я ждала. Часами гуляла по его сказочным садам, читала книги… Книги по медицине мне читать запретили, что-то серьезное тоже не рекомендовали. Читала сказки. Старые, еще явно эльвийские, записанные кем-то по памяти и изданные уже в этом, совсем не эльвийском мире. И, читая о клятвах влюбленных, произносимых под кронами деревьев с голубыми листьями, все чаще устраивалась под тем кедром, с которым советовал мне «общаться» светлейший Риниеритин.
Сначала приходила туда из любопытства — вдруг все же что-то почувствую? Потом по привычке. Потом мне стало казаться, что место под этим деревом самое удобное. Я приносила себе мягкий плед, чтоб не тревожили опавшие иголки, прислонялась спиной к стволу и, отложив порою книгу, мечтала — о будущем и о прошлом, о потерянной эльвинами родине, представавшей из книг сказочно-прекрасной, и о местах, в которые мы уедем, когда Анхен вернется. О том, как мы будем жить с Анхеном вдалеке от вампиров, и о том, как он жил, когда вампиром еще не был. Читая детские книжки, не могла не думать о детях. Тех, для кого сочинялись давным-давно все эти сказки. Маленьких эльвинах, так никогда и не ставших вампирами. Детях, что потерял когда-то Анхен, и тех, что потерял Риниеритин… И про единственного ребенка, выжившего при переходе в этот мир, не могла не думать… И про его сестру, для которой и покупались все эти книги, не думать не получалось тоже.
Девочка, для которой покупались книжки… Девочка, для которой создавался волшебный сад… Девочка, ради которой он однажды вернулся из самого невозвратного «навсегда»… Девочка, с которой он там сейчас… И которая уже очень давно не ребенок…
Я, наверное, думала о ней слишком много. И однажды, когда зима уже подходила к концу, она мне даже приснилась.
Я задремала прямо в саду, там, где сидела теперь почти всегда — под заветным кедром. Плед был мягок, а один из корней, что чуть выгибался из земли, так удобно лег под голову. И меня утянуло, закружило водоворотом. Чтобы выбросить в том же самом саду, под тем же кедром. Просто теперь в этом саду я была не одна. Впервые за два с лишним месяца здесь был вампир… или не вампир… не совсем… Ощущение было странным. Слабым-слабым, словно шепот, дуновение ветерка… Но не пойти на этот шепот я не смогла.
Она стояла на качелях, спиной ко мне, и увлеченно раскачивалась. Не взрослая женщина, которой она давно уже стала в жизни, но маленькая девочка, каждый день открывающая новый уголок волшебного сада. Ее белые, как чистейший снег, волосы вились за ее спиной, то отставая от летящей фигурки, то вновь догоняя и словно заключая в объятья. «И пусть будут белее волос твоих те облака…» — вспомнилась строчка из оды, сочиненной в ее честь братом. И подумалось, что облака белее этих волос найти нереально. Ни в одном из миров.
А маленькая Яся все раскачивалась, и при этом смеялась, и голос ее звенел, словно колокольчик, наполняя пространство вокруг ощущением бесконечного счастья…
Сколько ей было — три, пять? Я совершенно не разбиралась в детях, тем более вампирских, и определить ее возраст на глаз для меня было непосильно. Очень маленькая. Но без милой младенческой неуклюжести, ее движения точны и уверенны, уж качаться-то она явно давно умеет… А вот эти качели, похоже, видит впервые. Наверное, именно их ей сегодня и подарили. И она все качается, качается…
А потом вдруг оборачивается и смотрит прямо на меня. Глаза огромные, синие-синие, словно подсвеченные изнутри тем восторгом, что ее сейчас переполняет.
— Смотри, что я здесь могу, — произносит негромко и отпускает руки. Взлетает, кувыркается в воздухе, стремительно проносится сквозь все еще раскачивающиеся качели и, смеясь, улетает прочь, скрываясь за деревьями.
— Яся! — запоздало кричу ей вслед, желая что-то спросить. Но она улетела, незаданный вопрос забылся, а я просыпаюсь, все в том же саду, все так же одна.
И я забыла бы и весь этот сон — нехитрую конструкцию из рассказов Лоу и его же внешности, перенесенной на маленькую девочку, — если бы не одна единственная деталь. На шее у созданного моим подсознанием ребенка висела маленькая костяная птичка. Моя птичка.
И я долго сижу под любимым кедром, пытаясь понять — к чему мне снилось все это? Быть может, к тому, что когда-то и я умела летать? Пусть не как вампир, пусть во снах, но я летала, преград не ведая. И потому, даже оставаясь одна, не была одинока.
А летала я… да, лишь пока на шее у Анхена висела птичка. На шее того, кому я была дорога. На шее того, кто мне (несмотря ни на что) был дорог.
А потом он снял ее… я сняла ее с него… и больше мне сны не снились. Те, особенные, в которых ты помнишь, что это сон, а потому волен лететь, куда пожелаешь. А птичка… Птичка осталась у меня, я привезла ее в этот дом, но никогда не надевала. Анхен не любил это маленькое древнее украшение. Считал проводником злого коэрского колдовства, хмурился при ее виде, вновь ругая Лоу и его на меня влияние. И я убрала ее в дальний ящик бельевого шкафа, закатила куда-то к самой стенке, чтоб и случайно на глаза не попалась, чтобы не вспоминать, и не напоминать любимому, не провоцировать его раздражение. Хотелось мира в семье, хотелось отказаться от всего, что мешает…
«Древо мое — белая береза, душа моя — летящий лебедь», — вновь вспомнилась вычитанная у Лоу строчка. Прилипчивая.
А древо мое… Как знать, может, что-то все же есть, какая-то связь между мною и этим деревом, доридэ не стал бы выдумывать… И древо мое — хоть и не береза — посылает мне знак, что птичка — важна, что это тот дар, от которого не отказываются, что без него не взлететь…
Птичку нашла. Отыскала в тот же день, вытащила на свет из забитого тряпками шкафа. Долго крутила в руках, осторожно поглаживала кончиками пальцев, пытаясь понять, что за сила спрятана в этом маленьком хрупком предмете. Как могла она обжигать, оставляя незаживающий след на теле вампира?
Птичка молчала, не навевая подсказок, не давая ответов. По просьбе Анхена еще в те времена, когда он считал меня мертвой, древнюю фигурку обернули защитной пленкой, чтоб сохранить от возможных повреждений. Слишком старая. Слишком хрупкая. И недоступная. Пленка покрывает ее, словно тончайшая корочка льда, вот только не растопить, как ни крути в пальцах…
