Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

Мы выходим через пару остановок и направляемся к небольшой уютной закусочной Я сажусь за столик, а Игорь бросает взгляд на часы и быстро ныряет в пролет между домами.

Некоторое время я задумчиво смотрю на величественный собор Елизаветы и Ольги, который настолько прекрасен, что можно изучать часами. Но потом всё же открываю меню и начинаю перелистывать страницы.

― Добридень[1]! ― внезапно произносит кто-то совсем рядом.

И… я знаю этот голос.

[1]Добридень (укр.) ― добрый день

Глава 8. Городовая

Те, о ком не знает Антон Шуткач

8 лет назад.

Дима Театральнику не понравился. В этом не было ничего удивительного, Театральнику вообще мало кто нравится.

Впрочем, Димка ответил ему взаимностью. Вон как настороженно смотрит, даже русые волосы с глаз не отвёл, будто так можно спрятаться от презрительного взгляда хозяина театра. Да, именно хозяина. Того, кто заведует сердцами зрителей, духом спектаклей и хранит всё, куда может завести фантазия после просмотра каждого представления.

Чех встаёт и чуть потягивается. Оба мигом переключаются на него, позабыв о возникшей неприязни. Ситуация, конечно, не из лучших, но пока иного выхода нет. Чех едва заметно морщится, представив, во что ещё может вылиться разговор с Городовой.

— Ну, и? — вдруг интересуется Театральник. — Какие будут распоряжения?

Дима хмурится и косится на Чеха. Приходится ободряюще улыбнуться, только на парня это не особо действует.

— Покажи ему всё про визуализацию и создание. Что, зачем и почему. Основу от и до.

Театральник закатывает глаза и произносит что-то нецензурное. Получается убедительно, так, что Дима осторожно отступает, стремясь быть подальше от столь непонятного существа.

Чех осторожно подталкивает его в спину:

— Не дрейфь, Театральник человечиной не питается.

Дима вздрагивает. Зато тот довольно ощеривается и задумчиво протягивает:

— Ну, в последнее время я не такой переборчивый, право слово.

Чех усмехается и хлопает Диму по плечу:

— Слушай его внимательно. Мне надо отойти на несколько часов. Потом зайду сюда и поедем домой.

— Я попал в психушку, — тихо бормочет Димка и обречённо пожимает плечами, мол, делайте что хотите.

Надо бы ещё как-то приободрить, но ничего умного в голову не приходит. Поэтому Чех резко разворачивается и направляется к выходу из зала. Находиться рядом с Театральником — испытание не для слабонервных. И хоть Чех себя к таковым никогда не относил, выдерживать концентрацию ехидства, злобы, невинности и болезненного очарования — сложно. А Димке пойдёт впрок, один раз можно и потерпеть. К тому же Театральник своё дело знает.

Оказавшись на улице, Чех вдыхает полной грудью свежий осенний воздух. Надо же, даже солнце выглянуло, пока они расшаркивались. Он улыбается и юркает во внутренний дворик, прямо за Оперным театром.

Город радуется.

Шелестит жёлтой листвой, шепчет каменными стенами, шипит асфальтом и брусчаткой под ногами. Здравствуй, Следящий! Давно к нам не заходил. Таки забыл среди забот своё Чёрное голубое море? Или, может, нет до нас дела? Ай-ай-ай, а мы скучаем, мы ждём… Становится немного не по себе. Права же красавица, права жемчужина. И поздороваться с ней надо бы как следует, а не бегом: с Екатерининской, через дворик да на Дерибасовскую. И не по лестнице, что ведёт прямо к морю, едва задержавшись в тени деревьев, а прямо-прямо-прямо.

Чех вздыхает, виновато разводит руками. Никто на него не взглянул — мало ли здесь чудаков? Но в ушах звенит нечеловеческий довольный смех: сплетение шума ветра, моря и голосов одесситов. Город не злится, город ждёт.

— Ну-ну, — раздается из ниоткуда хрипловатый женский голос, заставляющий замереть на месте. — Не успел прийти, а уже безобразничает.

Шляйхер Сара Абрамовна — женщина глубоко за шестьдесят и церемоний разводить не привыкла. Почувствовала… У Городовых это называется услышала его присутствие, но вот встретить — это нет. Всё сам.

— Как здоровье, драгоценная Сара Абрамовна? — спрашивает он, едва шевельнув губами, и на мгновение замирает. Ветер почти утих, может и не донести его слова в уши Городовой.

— Я себя чувствую, а вот дальше уж как знаете, — хмыкает она. — Вы имеете ко мне что-то серьёзное или отвлекаете зазря?

Чех рассеянно провожает взглядом роскошную машину, ждет, пока загорится зелёный, чтобы перейти дорогу. Некстати проскальзывает мысль, что нужно решить всё с Городовой как можно скорее, чтоб до темноты, ибо не хватало ещё напороться на Одноглазого и его камнелюдей. Не сказать, что не знает, что с ними делать, но лишние хлопоты сейчас ни к чему.

— Серьёзное, — неслышно выдыхает он. — Вам будет интересно.

В ответ — тишина. Только заливистый смех пробежавших рядом девчонок.

— Ладно, шоб вам за ваш же интерес, если вы меня понимаете, — наконец доносится ответ. — Приходите, я нафаршировала рыбы. Таки пообедаем.

Чех невольно улыбается, понимая, что ему не рады, но придётся.

— Благодарю, я сыт.

— Ой, я вас умоляю! Я буду есть, а вы мне портить аппетит своей кислой физией?

— Ка-анечно, — заверяет Чех, особенно выделив звук «ч».

После всего сказанного он абсолютно уверен, что к столу его пригласят. Но вот дозировку яда в порции пока не определить.

***

Cара Абрамовна живет в стареньком покосившемся доме с обшкарлупившимися красными стенами. Окна выходят во дворик, в котором постоянно находится кто-то из соседей. На проржавевшей лестнице, что ведет к двери Шляйхер, всегда лежит несколько котов такого размера, что не обойти, а только перепрыгнуть.

На памяти Чеха она единственная Городовая, которая запросто может позвать к себе домой. То ли сказывался возраст, то ли характер.

Чех на секунду замирает, прежде ступить во дворик. Не зря говорят: одесский дворик — место особое. Здесь живут не соседи, а семья. Притом семья необычная. И со своим уставом туда соваться не следует, будь ты трижды Следящий.

— Доброго дня, Эммануил Борисович, — доносится старческий голос из увитой виноградом беседки. — Как ваше ничего? — И тут же, не дожидаясь ответа Чеха, кричит: — Сара! Сара! Иди сюда, посмотри же, кто пришёл!

— Я всё вижу, — громогласно раздается сверху. — Эммануил Борисович, не стойте столбом, проходите!

Чех с трудом сдерживает смех и невинно разводит руками, показывая находящемуся в беседке, что с дамой лучше не спорить. С одной стороны, это не так уж далеко от истины. Следящий Южного региона могущественнее Городовой в несколько раз. Только вот Городовая на своей территории, поэтому ссориться с ней крайне неосмотрительно.

Кухня у Сары Абрамовны маленькая, заставлена тёмной мебелью. На изрядно побитой и поцарапанной плите свистит красный чайник в крупный белый горох. Рядом стол, на котором масса баночек с приправами и невозмутимо лижущий лапу рыжий кот.

— Кис-кис-кис, — пробует подозвать его Чех.

Кот отвлекается, презрительно смотрит огромными жёлтыми глазищами и тут же возвращается к прерванному занятию. Ему что люди, что Городовые, что Следящие… Всё ― пыль под лапами.

Сара Абрамовна сидит на продавленном диване, обитом старым бордовым бараканом, и курит. Смачно, в затяжку. Причём нечто столь ядреное, что даже табак Чеха уступает позиции.

Он садится рядом, ибо сквозь выпускаемый дым не рассмотреть лица собеседницы. А Городовые, им только дай волю, мигом надурят, даже наплевав, что ты выше по иерархии. Поэтому только глаза в глаза, подавляя силу воли и стискивая энергию, что так и хлещет сквозь ментальную оболочку. Город их оберегает, поддерживает в любой момент, никогда не даст оступиться. Но это не значит, что не надо проявлять характер.

— Рада видеть, — сообщает она голосом, настолько далёким от радости, что мысль про яд, подсыпанный в еду, не кажется такой уж и безумной.

— Я тоже, — мягко заверяет Чех, внимательно глядя в серые, почти бесцветные глаза.