Магия и кровь - Самбери Лизель

— Предлагаю вам сделку.

Человек, который подходит к ним, не из тех, кто тащил Маму Джову и паренька. Он здесь главный.

Я живу в 2049 году.

Никто никогда не унижал меня.

По крайней мере, в лицо.

Никто никогда не стыдил меня за то, что я черная.

Но когда появляется белый человек с плетью, я падаю на колени.

Первый удар такой быстрый, что Мама Джова всхлипывает, уткнувшись в кору дерева, а я даже ничего не успеваю заметить. Плеть все свистит. Удар за ударом. Мальчика они не касаются. Но в глазах его такая мука, когда он на это смотрит, как будто касаются, и еще как. Губы его шепчут молитву.

Потом белый человек опускает плеть, и я вскрикиваю.

Неужели все?

— Мы не закончили. Кто-то из вас вор. — Он подходит к Маме Джове и наклоняется к ее лицу. — Пища — это привилегия. Работа в доме — тоже. И твоя жизнь.

Последнее слово он произносит с таким нажимом, что на щеку Маме Джове летит капля слюны.

Я хочу опустить глаза и смотреть в землю, пока это не кончится. Но не могу отвести глаз. Ощущение такое, что, если я не буду смотреть, как моих предков унижают и бьют, это будет предательством. У меня есть возможность отвести глаза, а у Мамы Джовы ее не было.

Человек с плетью показывает на парнишку.

— Никому из вас не обязательно умирать сегодня. Кого-то ждет порка — это да. Но вы оба можете остаться в живых. Признайтесь. Скажите, кто из вас вор. Я точно знаю, что это один из вас.

Мама Джова плачет в кору, но ничего не говорит. Руки у меня сжимаются в кулаки.

Человек с плетью выпрямляется.

— Дело твое.

Плеть свистит, капли крови разлетаются от спины Мамы Джовы, словно сверкающий сироп.

Я считаю. Десять ударов.

Пятнадцать.

Двадцать.

Паренька по-прежнему не трогают. Он плачет горше Мамы Джовы.

На тридцатом ударе глаза у нее гаснут. Что-то сломалось внутри, словно свежий стебелек.

Человек опускает плеть и наклоняется к Маме Джове близко-близко:

— Выбирай, девочка. Скажи мне правду.

Глаза у мальчика становятся круглые, умоляющие. Словно он просит ее о чем-то, только я не понимаю о чем. Чтобы она обвинила его? Чтобы призналась сама?

Мама Джова молчит. Только смотрит перед собой.

— Ладно, как хочешь.

Хозяин поворачивается к стоящему рядом человеку, тот дает ему ружье. Длинное, начищенное, аж на солнце сверкает. Хозяин отступает на шаг и пускает пулю в голову парнишке. Выстрел гремит у меня в ушах, звон стоит очень долго. Спасибо. Не слышно, как я реву.

Одно дело — читать, что случилось с Мамой Джовой, в нашем альманахе или слышать о ней от бабушки. Я знаю, что она была рабыней и погибла на сахарной плантации. Что призрак Мамы Джовы не носит одежды и вся спина у него в рубцах от ударов в память о ее мучительной смерти.

Но видеть все своими глазами — это совсем другое.

Надсмотрщики собираются уходить, но один задерживается. Прищуривается, глядя на лоб мальчика, на пулевое отверстие, из которого между открытых глаз течет струйка крови.

— Это еще что…

Сначала ничего не происходит. Все мы просто смотрим.

В следующий миг изо лба у мальчика вырывается что-то красное, твердое, острое и пронзает этого человека. Протыкает череп насквозь — в том самом месте, куда мальчику попала пуля. Человек валится на землю.

Остальные принимаются кричать — а из тел Мамы Джовы и мальчика вырываются алые хлысты. Кровь из его лба, кровь из ее спины взмывает в воздух, застывает, превращается в багровые пули, которые прошивают тела этих мужчин, словно бумагу.

Это прекращается, только когда все они до единого лежат мертвые.

Мама Джова прижимается к дереву, тяжело дыша, все ее тело содрогается. Ее пухлые руки и ноги стали тощими, хрупкими, круглые щеки ввалились. Теперь она выглядит совсем как та Мама Джова, которую я видела и только что в нашей столовой, и каждый год до этого на Карибане.

У каждого колдуна есть свой предел, свой диапазон. Чтобы выйти за него, нужно колоссальное усилие, и обходится это дорого. А для такого мощного колдовства, когда превращаешь кровь в физическое оружие, — я и не знала, что такое возможно, — похоже, нужно заплатить больше, чем за обычные чары. Однако Мама Джова, по-видимому, согласна с такой ценой.

Какая-то черная женщина бросает стебель сахарного тростника и делает неловкий шаг в сторону Мамы Джовы — руки у нее трясутся, она неуверенно замирает.

— Уходите. — Голос у Мамы Джовы сиплый, она едва выговаривает слова. — Бросьте меня. Я все равно умру. Уходите.

Женщина смотрит на нее долго-долго, заглядывает в глаза, а потом поворачивается и убегает. Остальные рабы следуют за ней, побросав тростник. Они бегут со всех ног. Но не все. Некоторые застывают столбом, не в силах двинуться с места.

Все это время Мама Джова стоит, привязанная к дереву. Я просидела здесь не больше нескольких минут, но ощущение такое, словно время поставили на быструю перемотку. Люди мелькают вокруг Мамы Джовы с непостижимой скоростью, а она все стоит, притиснутая к стволу, пока наконец свет в ее глазах не гаснет окончательно.

— Я годами сопротивлялась тому, что считала единственно правильным образом жизни для колдунов, — говорит Мама Джова у меня за спиной.

Я разворачиваюсь и смотрю на нее. В горле стоит комок. Я по-прежнему на коленях, ноги у меня так ослабели, что я не могла бы стоять. Мама Джова, нагая, тоненькая, сейчас точно такая же, как только что была там, у дерева. Девочка, моя ровесница, просто кажется старше из-за титула Мамы. Строго говоря, она и правда старше. С тех пор, как ей было шестнадцать, прошло почти двести лет.

— Я вижу, тебе тоже с этим трудно. Чистое-нечистое, верное-неверное. — Она оглядывает себя. — Я считала, лучше не принимать ничью сторону, лучше держаться подальше. И какое-то время у меня это получалось. Я даже влюбилась. — В глазах у нее скапливаются слезы. — Если бы я сказала хозяину, что это Дэвид крал еду, он убил бы его. Или нет? Я не знала. А если бы я сказала, что это я, я бы погибла? Или хозяин убил бы Дэвида, чтобы сделать больно мне? Или мы оба остались бы в живых? Следовало ли мне задействовать магию, чтобы спасти нас? Что я могла сделать? — Она умолкает, переводит дух. — Ты же знаешь, что такое магия, правда?

В горле у меня так сухо, что мне приходится проглотить слюну, чтобы оно увлажнилось и я могла заговорить. Это что, и есть испытание — ответить на этот вопрос?

«Я знаю?»

— Кровь! И… и целеустремленность.

— Да, — говорит она, и голос у нее низкий и мелодичный. — Все действительно очень просто. А я столько времени потратила на то, чтобы ничего не решать, как раз тогда, когда было так важно проявить решительность. Я все время разбрасывалась и не могла сосредоточиться на чем-то одном. А он из-за этого погиб.

Я бросаю взгляд на того паренька, Дэвида, который теперь безжизненно уткнулся лицом в ствол.

— А я это поняла, только когда он был уже мертв.

— Какой ужас.

— Да. — Губы Мамы Джовы чуть изгибаются, будто она вот-вот улыбнется, но она не улыбается. — Ты согласна выполнить мое задание?

Вот он, момент, когда я или пройду испытание, или нет. Именно к нему я шла все шестнадцать лет своей жизни.

И все идет не по плану.

Мне полагается выбрать один из двух вариантов. Мама Джова должна сказать мне оба, а я должна выбрать. Таковы правила — но сейчас они нарушены, как и во время Призвания Кейс. Мама Джова никогда не задает на Призвании простые задачи.

— Какое? — выдавливаю я, запинаясь. — Что я должна выбрать?

Мне отчаянно хочется получить подсказку.

Губы Мамы Джовы сжимаются в нитку.

— Что это за задание, ты узнаешь, только когда согласишься. Откажешься — и все Томасы после тебя утратят свое наследие и никогда не смогут колдовать. Предки перестанут Призывать их. Согласишься и не пройдешь испытание — и все до единого колдуны, связанные сейчас кровными узами с семьей Томасов, мгновенно утратят магические способности.