Наталья Павлищева - Тезей и Ариадна. Нить любви
– Этого не хватало!
– Ты девственник или презираешь местных женщин?
– Ни то, ни другое. Просто не хочу отвлекаться.
– Разумно, – согласился Калликрат. – Запоминай.
Это замечание относилось уже к их движению, потому что вернувшийся молодой охранник с поклоном что-то сказал Тезею и жестом пригласил следовать за собой.
Тезей на память не жаловался, но он был ошарашен увиденным, и не только тем, что они много раз поворачивали, поднимались и опускались по лестницам, снова поворачивали, а еще больше тем, что видел вокруг. Если снаружи Кносский дворец выглядел огромным, то внутри он показался еще больше и запутанней. Зато его стены и огромные колонны были сплошь покрыты невиданной росписью.
Роспись Тезей уже видел на Тире даже в простых домах Акротири и, тем более, в храме на горе, но там дома не были столь громадны и запутанны.
Конечно, они не запомнили полностью весь путь, даже сопровождавшему их стражнику пришлось обращаться за помощью к стоявшей на больших лестницах страже. Разумно, не то можно потеряться и пропасть в этих сумасшедших коридорах, лестницах и поворотах.
Когда они вошли в комнату, в которой Акам поселил Тезея, Калликрат покачал головой:
– Ты очень важный гость, в твоей комнате даже есть выход на террасу!
– Это редкость?
– Для Кносса? Конечно, большая часть комнат вообще имеет только дверь в коридор. Как же иначе?
В том, что они попали куда нужно, можно не сомневаться, потому что раб, стоявший у двери в комнату, склонился перед Тезеем, как перед хозяином.
– Господин?..
– Ты говоришь по-гречески? – удивился Калликрат.
– Да, я научен языку ахейцев.
– Тогда почему твой господин плутает по дворцу в поисках своей комнаты?
Смуглая кожа раба побелела, видно, это было серьезным обвинением.
– Пусть господин накажет меня. Господин ушел так внезапно, я в это время приказывал наполнить ванну и привести рабынь, чтобы они помогли вымыться…
Тезей смотрел на него с изумлением:
– Меня будут мыть рабыни? Этого не хватало!
– Пойдем, пойдем! – рассмеялся Калликрат. – Обещаю, что тебе понравится.
Акам донес своей хозяйке, что сын Посейдона поселил с собой переводчика из раньше привезенных афинян.
– Но при этом он не отказывался от рабынь.
– И что это означает?
– Я не пойму, кого он предпочитает – женщин или мужчин?
Гекала усмехнулась:
– Тебе не все равно?
– Но я же должен знать, кого для него готовить.
– Мне не нужна постоянная слежка за этим мальчишкой, он не так ценен, как тебе кажется. Нельзя только допустить, чтобы ему что-то выболтал Дедал. Позови-ка ко мне этого выдумщика.
Дедал стоял, сложив руки на груди и вперившись взглядом в незаконченную статую. Что-то не нравилось скульптору, что-то было не так. О его статуях говорили, будто они движутся. Да, Дедалу удавалось создавать именно такие творения. Мало того, он научил и художников рисовать людей и животных так, чтобы казалось, что они всего лишь на мгновение замерли, готовые продолжить свой бег, полет над спиной быка, игру в мяч или просто беседу.
Но эта статуя была явно неудачной, она не желала двигаться. Великолепная женская фигурка застыла, словно заколдованная. Дедал никому не говорил, что создавал статую богини, представляя царскую дочь Ариадну, вернее, то, как она будет выглядеть, когда станет женщиной. Точеная фигурка с тонкой талией, большой грудью и поистине царской статью… Руки подняты вперед и в стороны. В ее позе легкое напряжение, а руки спокойны.
И вдруг он понял. Нет, не благословение толпы должно быть в жесте будущей царицы, а божественные змеи в руках у богини. Тогда будет объяснимо это напряжение – она держит змей, которые извиваются!
Намочил глину, поспешно взялся исправлять.
Уже была готова одна рука, когда пришел посланец Верховной жрицы Акам. Дедал терпеть не мог этого шептуна. Все он знает обо всех, так и кажется, что заглядывает в рот, считая куски, когда ешь.
Конечно, бросать работу, которая стала получаться, очень не хотелось, но от приглашения Верховной жрицы, которое больше похоже на приказ, отказываться нельзя. Дедал вздохнул, стараясь сделать это как можно незаметней, вымыл руки, переоделся и отправился во дворец, где в небольшом помещении было устроено святилище – храм для царской семьи.
Возвращался он, будучи страшно недоволен. Зачем ему какой-то афинский царевич? Неужели Верховная жрица не понимает, что Дедалу больше всего хотелось забыть то, что когда-то произошло в Афинах, а значит, забыть и сами Афины?! Сын Эгея приплыл, чтобы убить Минотавра! И что должен делать сам Дедал, держать человекобыка, пока Тезей будет наносить тому смертельные раны?
У Дедала была причина не вспоминать Афины, хотя виноват во всем был он сам. Прекрасный скульптор и неугомонный изобретатель, Дедал в Афинах пользовался не просто уважением, ему поклонялись. Конечно, не как Зевсу или даже Аполлону, но не меньше, чем царю. Он создавал прекрасные статуи, строил дома, даже дворец, и не его вина, что у афинского царя не доставало средств, чтобы заполучить нечто похожее на кносскую махину. Дедал вполне мог соорудить и канализацию, как на Крите и Тире, и подъемники, которые приводили в движение быки, идущие по кругу, и подачу воды в любые помещения… Он мог создавать статуи и мебель, изящную посуду и каменные дома, но больше всего ему нравилось придумывать разные вещи, которые приводили окружающих в изумление.
Дедал с удовольствием вспоминал деревянного быка, сделанного для акробатов группы Скира, и корову, которую когда-то создал для сошедшей в своей похоти с ума царицы Пасифаи, чтобы царица смогла пробраться внутрь и спариться с ничего не подозревавшим быком. Пасифае пришлось несколько дней спать вместе с коровами и не мыться, чтобы от нее пахло навозом, а не благовониями, а потом терпеть недюжинную силу быка, но она получила желаемое. Рабыни болтали, что царица сказала, мол, такого удовольствия вперемешку с болью она не испытывала никогда.
Царь Минос обиделся и больше к супруге не подходил, принявшись за самих рабынь. С тех пор во дворце, да и во всем Кноссе появилось много мальчишек, сильно напоминавших своей внешностью царя. Но кто же будет в обиде, если получит золотое украшение и родит здорового младенца? Рабыни не противились.
А Пасифая после своего безумства родила ребенка с бычьей головой. Младенец был слишком велик, его голова не могла пройти наружу, и жрицы, которые помогали царице, сказали, что спасти можно либо мать, либо ребенка, но если промедлить, то погибнут оба. Царь Минос ненавидел свою супругу, так унизившую его мужское самолюбие, а потому сказал, чтобы спасали ребенка. Позже он очень жалел, что не промедлил, потому что попросту вырезанный из чрева матери младенец оказался чудовищем. Так и росло это чудовище в подвалах дворца в Лабиринте.
