Елена Яворская - Госпожа
Эрн насмешливо улыбнулся.
— Эти рассуждения кажутся тебе безумными, Эрн? — вскинул брови мужчина. — А между тем далеко не все в них ложно. Конечно же, бредни о природных различиях — полная чушь. Но если принять во внимание, что порядок вещей неизменен полтысячелетия… и как бы низко не пали некоторые из господ, вынужденные служить гувернерами, управляющими, надсмотрщиками, ни один из них не забудется настолько, чтобы сочетаться браком с рабыней, ни одна госпожа не падет так низко, чтобы стать подругой раба. Связь господина и раба противоестественна — этот постулат священен, ибо он основа основ. Ни одному господину не придет в голову обучать раба грамоте, зато покорности раба учат с младенчества… не учат — дрессируют, как животное. Где уж рабу сравняться с господином!
— Я понимаю, Учитель. Но я понимаю и другое: человеку нельзя запретить мыслить и чувствовать.
— Красивые слова! — махнул рукой Учитель. — Рабам это ни к чему. Из поколения в поколение их отучают от этой опасной привычки, подменяя ее инстинктом повиновения… И вообще, для того, чтобы рассуждать об этом, ты сначала должен определиться, кто же ты сам — раб или человек. Я не хотел тебе помогать, я думал, ты сам справишься. Но теперь тебя усылают на восток, так что… Вот, возьми, — Учитель подал Эрну тетрадь в темно-синем переплете. — Я был не намного старше тебя, когда начал искать ответы на свои вопросы. Здесь я обобщил то, что успел понять за два десятка лет. А чтобы прочесть, хватит и ночи…
— А чтобы понять, может и жизни не хватить? — Эрн пристально посмотрел на Учителя. — Вы ведь это хотели сказать?
— Хотел, — спокойно согласился Учитель. — Но ты сам догадался. Я же говорил — смышленый мальчишка. Ну, не буду тебе мешать.
Учитель кликнул собаку, вышел во двор и плотно затворил за собою дверь.
Он вернулся на рассвете. Эрн, сидевший в его кресле, порывисто встал ему навстречу, сделал шаг — и опустился на колени.
— Как это понимать? Мало тебе того, что ты перед господами в пыли валяешься, ты еще и передо мной…
— Нет! — горячо воскликнул Эрн, поднимая голову. — Неужели вы не понимаете… неужели не понимаете, что вы, быть может, единственный по-настоящему свободный человек на свете?!
— Чушь! То, что уразумел я, может осмыслить и другой!
— Учитель… Я недостоин вас… Я слишком раб…
Эрн и не подозревал, какой вызов прозвучал в его словах. Но проявлять мягкость Учитель не собирался.
— Довольно. Встань, — презрительно бросил он. — Я не знаю, чего в тебе больше — раболепия или дурацкой мальчишеской восторженности. И разбираться недосуг. Если ты говоришь, что ты раб, — значит, так оно и есть. И тебе давно пора возвращаться. К твоим господам.
— Простите, Учитель, — прошептал Эрн.
12
Это пробуждение было хуже прежних.
Вирита долго лежала с закрытыми глазами, пытаясь привести мысли в порядок. Тщетно. Наверное, потому, что больше всего на свете ей хотелось просто забыть вчерашний вечер. Нужно забыть — и тогда все наладится… Просто? Забыть?
Нет.
Забыть — значит, позволить снова себя обмануть.
Неужели она, Вирита де Эльтран, настолько слаба… Нет! Женщине из рода Высших надлежит… Надлежит? Кто теперь скажет, как именно ей надлежит поступать? Уж не отец ли, так много рассуждавший о чести и гордости… Трех бутылок вина, привезенных господином Атерионом, оказалось достаточно, чтобы и честь, и гордость обратились всего лишь в предмет философской беседы, а потом…
Проходя мимо библиотеки, где отец и Атерион предавались возлияниям, Вирита услыхала:
— Моя жена… Вея… она позабыла о чести нашего рода, она… Но я сделал все, чтобы она сполна… она поплатилась…
«Зачем?» — с ужасом подумала Вирита. Зачем чужому человеку, набивающемуся в родственники, знать о том… о том, о чем сама она толком ничего не знает?
Вирита заперлась в своей комнате, схватила первую попавшуюся книгу. Открыла наугад: отец высокородного семейства давал наставление дочерям, как следует держать себя в присутствии столь же высокородных гостей.
В огонь!
Можно сжечь книгу, похожую на насмешку судьбы. Можно запереть дверь, чтобы не видеть ни отца, ни злосчастного гостя. Можно закрыть окно, чтобы не слышать дурацких песенок, достойных разве что пьяного надсмотрщика. Можно забыть… Можно ли?
Забыть?.. Разве что забыться ненадолго беспокойным сном, а утром…
Вирита не знала, как поведут себя отец и Атерион при встрече с ней. И как она поведет себя — тоже не знала.
Только вдруг поняла: что бы ни происходило, от утренней прогулки она не откажется. Ни за что!
Встала, распахнула окно.
— Эрн!
Эрн не отозвался.
Позвала громче. Но уже знала, неведомо откуда, но знала: Эрн не придет. Случилось что-то такое, в сравнении с чем меркнут все ее прежние горести, истинные и мнимые.
— Эна!
Ни звука в ответ.
Где-то в другом крыле, в покоях отца, громко застучали в дверь. Женский вскрик… неужели кто-то из служанок может забыться настолько, что… И снова стук — с удвоенной силой.
Вирита выбежала на лестницу босая, в тонкой ночной сорочке.
— Эна!
— Госпожа!
«Где ты была?» — хотела спросить Вирита. Но, едва взглянув в лицо Эны, спросила:
— Что случилось?
— Госпожа…
— Говори! — приказала Вирита.
— Там Эрн…
— Что — Эрн?
— Он пришел в комнату вашего отца, запер дверь и… Говорят…
— Что говорят, Эна?!
— Говорят, он может убить его…
— Кто?
— Эрн — господина.
— Глупости! Эрн не безумец!
— Ох, вы бы видели его, госпожа! Он был, как безумный, когда Идма…
— Прекрати мямлить! Что, в конце концов, происходит?
— Я не знаю… я только слышала…
— Что ты слышала?! — Вирита сорвалась на крик. Поведение, недостойное госпожи? Плевать!
— Говорят, Эрн видел, как кто-то из надсмотрщиков… кажется, господин Барг, хотел похоронить Идму… тайком…
— Что значит — похоронить?
— Ну… она… она мертвая…
— Идма?! Да говори же ты!
— Ее у… убили… — Эна всхлипнула.
— Кто убил?
Эну трясло, как в лихорадке.
— Кто? — продолжала допытываться Вирита.
— Господин…
— За что?
— Я не зна…
— Не смей мне лгать, слышишь? Никогда не смей!
— Господин… он… Госпожа, пощадите, он же убьет меня, если…
— Если ты не скажешь, тебя убью я! — в сердцах пообещала Вирита.
Похоже, вид у нее был такой, что Эна ничуть не усомнилась в правдоподобности угрозы.
— Он и другой господин, ваш гость… они вчера… они велели Идме… Она просила, чтобы они ее не трогали…
