Карина Демина - Невеста
— Потому что она — альва?
— Полукровка... вымесок... и просто ему не подходит.
— А я... я тебе подхожу?
Ладонь Виттара легла на затылок, широкая, с сильными пальцами. Спустится чуть ниже. Пальцы сдавят шею. Или горло.
Убьют.
Гладят нежно, осторожно, словно Виттар догадывается об этих ее мыслях. И Тора, сглотнув, продолжила: ей нужно знать.
— Ты ведь тогда сказал, что... не можешь на мне жениться. Но тебя заставили, потому что будет ребенок. И я просто хочу знать, что со мной станет, когда он родится? Ты меня отошлешь или...
Большой палец замер под горлом.
— ...или со мной тоже что-нибудь случиться?
Ему сложно смотреть в глаза, особенно, когда эти глаза темнеют.
— Если с тобой что-нибудь случится, — очень спокойно ответил Виттар, — я сойду с ума. Не так, как Оден... я убивать начну. Я ведь почти начал. К самой грани подошел... тогда, в лесу. А все, что я наговорил, забудь. Откуда я мог знать, насколько ты мне нужна?
И Тора, подумав, согласилась.
Ее муж так и не заснул. А когда небо стало бледно-серым, волглым, поднялся.
— Отдыхай, — сказал он, когда Тора открыла глаза. — Я... просто посмотрю как Оден.
Вой-плач по-прежнему тревожил небо.
И Тора знала: золотой пес не подпустит Виттара. Сегодня. Завтра... целую вечность, которую следовало прервать. И дождавшись, когда муж уйдет, Тора выбралась из кровати. Одевалась она быстро и тенью выскользнула в коридор.
Предрассветный час принес туманы.
И росу.
Холод.
Пес лежал на прежнем месте и, задрав голову, выл. Он был огромен, раза в полтора крупнее Виттара. И Тора разглядывала мощные лапы с полукружьями чудовищных когтей. И золотую чешую. И четырехгранные острые иглы, что вздыбились вдоль хребта.
— Я... — она заставила себя сделать шаг. — Принесла одеяло. Здесь очень холодно...
Повернувшись к ней, пес оскалился.
— Она ведь жива, верно?
Тора отражалась в белых его глазах.
— И ты хочешь, чтобы она жила...
Еще шаг.
— Но она замерзнет... ты не чувствуешь, насколько холодно...
Утробное ворчание было ответом.
— Ты не подпускаешь других, потому что не доверяешь. Думаешь, что они хотят ее... убить.
И на два шага ближе.
— Если бы ты позволил Виттару...
От рыка Тора оглохла. А пес вскочил...
— Стой! Я ухожу. Вот, — она заставила себя наклониться, пусть бы сердце колотилось, как безумное. — Это просто одеяло и... и если не хочешь им пользоваться, хотя бы в дом ее перенеси. Там теплее.
Она попятилась, не спуская с пса взгляда. А он смотрел на нее...
И когда Тора достигла дорожки, на которой еще оставались сухие бутоны вчерашних роз, очертания пса поплыли. Даже в пограничном обличье он был чудовищем.
Но жену свою нес бережно.
Он вошел в дом и в комнату, первую, которая попалась по пути. Гостиная. Но есть диван, достаточно большой, чтобы уложить девушку. И сама комната почти не пострадала.
— Платье следует снять, оно промокло...
Острые когти разрезали алую ткань.
— ...и растереть...
Тора принесла полотенца.
Одеяла.
И воду, которую пришлось отпить, показывая, что в ней нет отравы. Она предложила сварить бульон, но пес, вновь одевшийся в золотую броню, покачал головой.
А после отвернулся от Торы, словно ее не было, и завыл.
— Не знаю, — за дверью Тору перехватил Виттар. — Выпороть тебя или расцеловать. Он мог тебя убить, понимаешь? Нечаянно... взять и...
Она сама поцеловала мужа.
Возможно, девушка выживет, и тогда у Виттара появится шанс объясниться с братом. Ради этого стоило рискнуть.
— Золотце ты мое...
Что ж, Тора согласна. И еще ей нравится, когда ее на руках носят.
Я шла... протяжный собачий вой летел следом.
Мучил.
Умолял вернуться.
Но я шла. Упрямо. По узкой тропе, поросшей вереском. Было в нем что-то неправильное, и, остановившись, я коснулась лиловых цветов. А они рассыпались. И родник, скользнувший было в ладони, вдруг отпрянул. Вода не была ни холодной, ни теплой, да и вовсе, была ли она водой?
На ладонях осталась пыль.
— Здесь все ненадежно, — раздался знакомый голос.
Передо мной на тропе встала Мать-Жрица.
Белое платье. Красная кровь. И нож в руке.
— Не бойся, я лишь хочу вернуть его, — она и вправду протянула нож рукоятью вперед. — Возьми.
Отступаю. Пячусь, не спуская с нее взгляда.
— Эйо, Эйо... упрямая ты девочка. Снова бежишь? Куда? Оглянись.
Больше нет тропы, только вересковое море, по которому расползается белый, рыхлый туман.
— Я...
...я слышу собаку.
— Забудь о ней. Скоро она замолчит...
Наверное.
Но сейчас я все еще слышу эту растреклятую собаку. Ей так плохо...
— А разве тебе хорошо?
Здесь? Не знаю.
Ни холодно. Ни жарко.
Я как та вода, которая пыль. И смотрю на собственные руки, пытаясь поймать тот миг, когда они решат рассыпаться. Но ничего не происходит.
Только собака воет... пусть бы замолчала, мне стало бы легче.
Он ведь остался там.
А я — здесь.
И Перевала на сей раз не будет. Надо смириться. Сделать шаг... а потом еще один... и много-много шагов по вересковому полю, залитому туманами. Они подбираются ближе ко мне, не то ластятся, не то оплетают белесой творожистой сетью.
Шепчут, что я сама сделала выбор.
Сделала.
Отдала все, что имела. И жалеть — не жалею.
Разве что самую малость о потерянных днях, когда мы были рядом, но не вместе. О несказанных словах. И прикосновениях, которых больше не будет.
Собака воет.
И голос ее зовет вернуться. Он будто ближе стал... показалось? Нет.
Вот же... бестолочь.
Ему нельзя сюда. И я отступаю. Сначала нерешительно, и каждый шаг, который приближает меня к невидимому псу, лишает сил. Это место не желает отпускать меня. Но я не собираюсь слушать место.
— Зачем возвращаться, Эйо? — Мать-Жрица не пытается меня остановить. Она просто идет следом. И вереск громко хрустит под ее ногами, будто не стебли травяные — кости ломаются. — Кого ради?
Пес плакал.
— Ты ушла из Храма, испугавшись боли, но разве ее в твоей жизни стало меньше? Вспомни...
...помню.
...прятки на крышах и чужой враждебный город, где каждый человек виделся мне предателем.
...ворота и дорогу за ними, призрак свободы. И голод, отупляющий, выматывающий. Дожди и грязь... первые заморозки и белые пальцы. Подводы. Костры. Я пробиралась ближе.
— А они тебя прогоняли. Люди трусливы, верно? Сколько раз в тебя швыряли камнями?
...случалось и такое. Камни — не самое страшное, что встречалось на дорогах войны.
