Когда родилась Луна (ЛП) - Паркер Сара А.

Что-то меньшее будет похоже на глоток воды, превратившейся в лаву в моем горле.

Я повторяю себе это снова и снова, наблюдая за тем, как Тирот спускается по лестнице, и испытываю облегчение от того, что несколько часов провела, скорчившись на ледяном валуне на окраине города, пока меня тошнило от кинжала ужаса, засевшего в моем нутре. Если бы у меня там что-то оставалось, оно бы сейчас лежало на полу у моих ног. Или было разбрызгано по серебряным ботинкам Тирота.

Не могу поверить, что я вырубила его беременную любовницу. Какой ужас, ведь бедняжка и так живет в кошмаре.

Я мысленно помечаю, что нужно набить ее карманы кровавым камнем, чтобы купить ей лучшую жизнь, прежде чем она очнется от вынужденного сна, а я отправлюсь восвояси.

Тирот исчезает из виду, и я судорожно выдыхаю, мое тело расслабляется в тех местах, о которых я и не подозревала. Я поворачиваюсь, подбираю погибшего жаворонка и засовываю его в карман, а затем вхожу в огромные покои, позволяя дверям захлопнуться за мной.

Крепко зажмурившись, я прислоняюсь лбом к эбеновому дереву и набираю полные легкие воздуха так, что они начинают болеть, пытаясь избавиться от стеснения в груди. Я перекладываю метелку из одной руки в другую и встряхиваю ими, избавляясь от последнего покалывания.

Найти дневник.

Выйти.

Разбудить Айду, чтобы она могла поспешить сюда и избежать того, чтобы ей отрубили голову.

Я открываю глаза, и они расширяются, когда я вижу совершенно черную гостиную с панорамным видом на сверкающий город далеко внизу, и его спальную комнату через открытую дверь слева. Я прохожу внутрь, к подножию огромной кровати с балдахином цвета обсидиана.

Мой взгляд притягивает большое зеркало на дальней стене… Он должен быть там.

Я подхожу к нему, быстро оглядываюсь, затем кладу метелку на кровать и сдвигаю зеркало в сторону, ожидая увидеть пустоту… Сердце замирает.

Ничего. Только ровная стена.

Я снова оцениваю окружающее пространство…

В этой стерильной комнате на стенах больше ничего нет. Значит, она спрятала его где-то еще. Но именно здесь она провела последнюю главу своей жизни. Я знаю это точно ― она была слишком плоха, чтобы выйти на улицу и повидаться с родными. Чтобы отпраздновать предстоящее рождение. То, что так много значило для всех аритийцев, поскольку зачатие никогда не давалось легко тем, кто носит Эфирный камень.

Я смотрю на балкон, и осознание обрушивается на меня с такой силой, что колени едва не подгибаются.

Половина комнаты была разгромлена, когда после смерти Эллюин ее мунплюм пробила стену, подхватила ее безжизненное тело и унеслась в небо, где свернулась вокруг нее и умерла.

Может, она уничтожила и дневник?

― Черт, ― бормочу я, опускаясь на кровать и проводя руками по моему ― Айды ― лицу.

Я должна была подумать об этом, прежде чем лететь сюда.

Глубокое чувство неудачи захлестывает меня, и я откидываюсь на толстый, мягкий тюфяк, раскинув руки и глядя на черный бархатный полог.

Я настойчиво искала истину, которая мне не принадлежит. И никогда не принадлежала. Думаю, такой финал заслужен.

К черту все это.

Творцы, эта комната кажется неуютной. И холодной. Что за дерьмовое место, чтобы оставаться здесь ― восход за восходом ― с осознанием того, что ты, скорее всего, умрешь во время родов. Вероятно, ты слишком измучена, чтобы даже выйти на балкон и полюбоваться… лунами…

Я поднимаю голову и смотрю на балконную дверь — на стеклянные панели, обрамляющие небо, усеянное серыми, жемчужными и перламутровыми лунами.

Мое сердце пропускает удар.

Если она большую часть времени лежала, она бы спрятала его в пределах досягаемости. Конечно.

Зачем усложнять свое существование?

Нахмурившись, я сажусь, представляя, что в моем животе кипит жизнь. Представляю, что у меня на лбу диадема, которая истощает меня до смерти, не оставляя мне достаточно энергии даже для дыхания, не говоря уже о том, чтобы дать жизнь моему малышу. Представляю, как бы мне хотелось взглянуть

на те луны, вон там. В основном на ту, что принадлежит… Хейдену.

Я приподнимаюсь с края матраса и опускаюсь на пол рядом с ним, глядя через балконную дверь на свою любимую луну Хей. Грустная улыбка приподнимает уголки моих губ… Это кажется правильным.

Ужасающе правильным.

Я просовываю левую руку под приподнятый тюфяк, не сводя глаз с этой луны, проливающей свой серебряный блеск на Аритию, и ощупываю заднюю стойку.

Стену за ней.

Рука натыкается на неровное углубление, в горле образуется комок, когда мои пальцы касаются обложки книги в кожаном переплете.

Вот ты где…

Я кладу ее себе на колени и провожу пальцем по черно-серебряному изображению мальмера Каана. Должно быть, это она нарисовала на черной обложке.

От этого рисунка у меня наворачиваются слезы.

― О, Эллюин, ― шепчу я, и моя рука дрожит. Я бросаю взгляд в сторону двери, прежде чем поднять обложку и пролистать пожелтевшие листы пергамента, каждый из которых так красиво исписан. Даже когда она была маленькой, ее почерк был безупречен ― сплошные изящные завитушки.

Просто глядя на каждую запись, я словно проваливаюсь сквозь завесу в другой мир, видимый только ее глазами.

Сначала юная. Потом подросток.

Потом зрелая.

У меня нет времени, чтобы прочитать все здесь и сейчас, но также нет и терпения, поэтому я перехожу сразу к концу, к трем последним записям. И тут же жалею об этом, понимая, что мне не следовало читать это здесь.

Я вообще не должна была это читать.

Моя рука взлетает и прикрывает рот, который я, кажется, не могу закрыть, а на сердце становится все тяжелее от каждого болезненного слова, которое я впитываю. Каждое разрушающее душу, меняющее жизнь слово, которое мне не принадлежит.

Но я уже здесь. Я уже вовлечена.

Переплетена с ними.

Дойдя до последней строчки, я прерывисто вздыхаю и заставляю себя продолжать.

С каждым циклом я становлюсь больше, но в то же время слабее. Почти слишком слаба, чтобы дотянуться до своего тайника, достать дневник и прочитать о более счастливых временах, которые напоминают мне, что в этом мире еще есть что-то хорошее.

Горожане празднуют на улицах каждый день, как будто мой малыш уже родился. Как будто пепел моих близких все еще не отравляет воздух, которым мы дышим.

Если Тирот и подозревает, что ребенок не его, он не подает виду ― мы вообще не разговариваем. Да и мне не о чем с ним говорить.

От одного из его верных помощников ― единственного, с кем мне позволено общаться, ― я узнала, что на восходе прибыла мастер крови. Если она здесь, чтобы проверить кровь моего ребенка, когда я рожу, то отцовская линия не потянется к Тироту.

Она приведет к Каану.

Все, что мне позволено делать, ― это чахнуть здесь, вливая свою жизненную силу в этого малыша, время от времени черпая достаточно энергии, чтобы соскользнуть с тюфяка и увидеть луну Хейдена. Я пою ей, и, клянусь, слышу, как она поет в ответ.

Как будто она зовет меня.

Я хочу свернуться калачиком рядом со Слатрой, чтобы быть с ней, пока я рожаю, но мне уже трудно двигаться самостоятельно. Я так и застряла на этом тюфяке, где умерли Маха и Пах. Где я притворялась, что зачинаю ребенка, который уже и так был во мне. Этот тюфяк, который раньше был наполнен любовью и песнями, а теперь пропах смертью и болью.

Грядет битва, я чувствую это всем своим существом. Как будто мое тело набирается храбрости, чтобы вступить в войну, которую я, скорее всего, не переживу. Даже если я это сделаю, у меня такое чувство, что над моей головой висит гильотина, которая вот-вот упадет.

В любом случае, на сердце у меня лежит груз знания, от которого я не могу избавиться. Что, попрощавшись с луной Хейдена, я заберусь обратно на тюфяк и больше не встану с него.