Лэйни Тейлор - Дни Крови и Звездного Света
— Ты не монстр, — сказала она, привлекая его к себе. Она поглаживала его лоб, который всегда был горячим, как в лихорадке, целуя чернильные линии на его костяшках пальцев, словно она могла простить ему все отнятые жизни, которые они отображали. Они позволяют себе говорить об убийствах и в тишине мечтают, что у них будет мир, в котором можно будет жить, не убивая.
Или, как выяснилось, вместо этого — умереть за него.
Снаружи, Тьяго решил, что услышал достаточно и поджег храм.
Еще перед тем, как почувствовать запах дыма или увидеть отблески огня, Мадригал и Акива встревожились от криков евангелинов. Они ведь даже и не знали, что создания могут кричать. Они отпрыгнули друг от друга, инстинктивно поворачиваясь за оружием, которого рядом не было. Они оставили его на мхе снаружи, вместе со своей сброшенной одеждой.
— Как неосмотрительно, — первое, что сказал Тьяго, когда они выскочили из горящего храма и, обнаружили, что их уже поджидают солдаты. Белый Волк, стоявший чуть спереди в центре, держал ножи Мадригал в виде полумесяцев, по одному в каждой руке. Клинки покачивались взад-вперед, удерживаемые его пальцами. Позади него один из свиты его волков держал мечи Акивы. Он, словно в насмешку, сложил мечи вместе, по правилам Цзин.
За звуком последовал один удар, один такт тишины, а потом начался хаос.
Акива поднял руки, призывая магию. Мадригал так никогда и не узнала, что он собирался сделать, потому что Тьяго к этому уже был готов. Четыре солдата уже выбросили вперед свои ладони, смело встречая ангела хамзасами. Яростная боль ударила по нему. Он пошатнулся, упал на колени, а они встали над ним со своими мечами, кулаками в тяжелых рукавицах и сапожищами. И еще один, с хвостом рептилии, обернутым цепью.
Мадригал попыталась подбежать к нему, но ее ударом в живот остановил Тьяго. Удар был такой силы, что она приподнялась над землей. В этот момент невесомости, без возможности вздохнуть, она не понимала, где верх, а где низ. А потом она упала на землю. Все кости коробило. Кровь, поднявшаяся из горла, заполнила рот и нос.
Кашляя, задыхаясь, испытывая слабость. Боль. Боль и кровь. Она откашлялась, чтобы перевести дыхание. Обнаженная, она свернулась в клубок от боли. А над головой: дым, горящие деревья и Тьяго. Он смотрел на нее сверху, губы скривились в оскале.
— Мерзость, — прорычал он тоном, полным отвращения. — Предательница, — а потом, самое гнусное. — Любовница Ангела.
В его глазах она видела жажду убийства и думала, что умрет прямо там, на мхе. Где-то глубоко, Тьяго был сломлен. За его убийственное, дикое веселье в бою, его порой называли Берсеркером; его фирменным знаком было то, что он зубами разрывал глотки. Сердить его было очень опасно, и Мадригал вздрогнула от удара, которого не последовало.
Тьяго отвернулся.
Может быть, он хотел заставить ее смотреть. А, может, это был просто основной инстинкт альфы — уничтожить соперника. Уничтожить Акиву.
Там было так много крови.
Воспоминания были мрачными, смешанными с удушающим дымом и криками птиц, зажариваемых заживо. Хотя это были воспоминания не Кару, а Мадригал, они все же были ее воспоминаниями, поднимающимися из глубин ее памяти. Она помнила все: Акива, лежащий на земле; его кровь, бегущая священным потоком; и Тьяго, с дикими глазами, зловеще спокойный и абсолютно молчаливый, наносящий по телу ангела удар за ударом. Его лицо, его белые волосы, на которых сверкали капельки крови.
Он убил бы Акиву, но один из его более хладнокровных последователей подошел и оттянул Тьяго. Так что там тогда ничего не было закончено. Мадригал слышала ужасные, отдающиеся эхом, крики своего возлюбленного еще несколько дней, когда его пытали в застенках тюрьмы Лораменди. Там же она ждала и своей собственной казни.
Это был Тьяго, его увидела Кару — убийца, мучитель, дикарь — когда он появился перед ней, в ее жизни, в руинах Лораменди.
Но... сейчас все это выглядело несколько иначе, не так ли? Разве, в конце концов, в свете всего, что случилось, могла она доказать, что он был не прав?
Акива, как и она, должен был умереть в тот день. Их любовь, их планы — все это было предательством. Но хуже всего — ее глупое милосердие — спасти ангела дважды, чтобы он мог стать тем, кем был сейчас. Князем Бастардов, как они называли его, помимо других имен. Тьяго был уверен, что она знала их все — Лорд Рожденных вне брака, Проклятье Зверя, Ангел Истребления — и за каждым именем скрывалось обвинение: Из-за тебя, из-за тебя.
Если бы это случилось не по ее вине, химеры были бы все еще живы. Лораменди бы еще стоял. Бримстоун нанизывал бы зубы, а Исса, милая Исса, волновалась бы за его здоровье, и змеи бы вились на шее любого человека, пришедшего в магазин. Городские дети по-прежнему бунтовали бы в Серпантине, используя все возможные формы бунта. Они бы росли, чтобы быть солдатами, как и она. Их души переходили бы из одного тела в другое, пока война продолжалась. И продолжалась.
Вечность.
Сейчас, оглядываясь назад, Кару едва ли была так же наивна, чтобы верить, что мир мог стать другим, и она смогла бы его изменить.
16
НАСЛЕДНИКИ
Перед своей дверью, Кару протянула руку и сказала: — Тьяго, просто отдай мне зуб.
Он подошел ближе, так что его грудь наткнулась на ее пальцы, и ей пришлось убрать их. Пульс Кару участился. Тьяго был так близко, она действительно хотела отойти, но если бы она так и сделала, это дало бы ему пространство для того, чтобы войти, а Кару не должна была ему этого позволить. Его близость заставляла ее чувствовать себя маленькой, такой слабой в отличие от него, и такой... человечной.
Жестом фокусника он открыл ладонь, демонстрируя коренной зуб, чтобы она, если осмелится, забрала его. Как он поступит, если она так и сделает — схватит ее за руку?
Она помедлила, осторожничая.
— Это для Амзаллага? — спросил Тьяго.
Она кивнула. Он попросил у нее тело для Амзаллага, и это то, что он получит.
«Разве я не послушный маленький помощник», — подумала Кару.
— Отлично. Я принес его, — он поднял свою другую руку, в которой держал кадило.
В животе Кару все перевернулось. Итак, это уже решено. Она не знала, почему именно эта часть процесса тревожила ее так сильно; она предполагала, что, возможно, это было изображение двух существ, уходящих в каменистую осыпь, и возвращение только одного из них. Она не видела яму, и она надеялась, что никогда и не увидит, но несколько дней она еще могла чувствовать запах; гниль разложений, что придавало реальность тому, что обычно было отдаленным. Кадила были чистыми и простыми; новые тела, которые она делала, были такими же безупречными, как и одежда Тьяго. Это другие тела беспокоили ее — те, от которых отказывались.
