Твоя на одну ночь (СИ) - Иконникова Ольга

Шедшая чуть позади мадам Ксавье торопливо поддакнула:

– Каждый месяц, ваша светлость, привозим в замок и ткань, и серебро.

Я поняла, что не смогу ничего продать, еще до того, как попала в помещение цеха. Я имела на это законное право, но разве помимо законов, содержавшихся в кодексе Эльзарии, не было законов более важных, переступить через которые я не могла?

Продать оборудование из мастерской – значит, лишить этих людей честно заработанного куска хлеба. А я слишком хорошо знала, что такое голод.

А когда я оказалась в прядильном цехе, то только убедилась, что продавать тут было почти нечего.

Прялки были старыми, и большая часть из них – ручными. Трудно было поверить, что эти люди могли заработать хоть что-то на таком оборудовании. Даже у нас в поместье для прядения шерсти применялись прялки ножные. А тут – не шерсть даже, а лён.

В остальных помещениях я тоже не увидела ничего примечательного. Мужчины трепали волокна с помощью каких-то деревянных конструкций. Чесальщицы продергивали лён через закрепленные на простом столе большие гребни.

Тем немногим, что можно было бы продать, были ткацкие станки, но они были уже не новы, и вряд ли я получила бы за них столько денег, что смогла бы откупиться от собственной совести.

Мануфактура нуждалась в серьезном обновлении – тогда здесь можно было бы произвести гораздо больше ткани куда лучшего качества. Но в этом я не могла им помочь. Единственное, что я могла для них сделать, – это забыть об этом сарае и позволить им жить так, как они жили до моего приезда. А дальше уже пусть новый герцог решает их судьбу.

Я возвращалась в замок с тяжелым сердцем. Если бы его светлость вместо того, чтобы окружать себя показной роскошью в Луизане, хоть немного денег потратил на эту мануфактуру, у герцогства был бы неплохой источник дохода.

Но думать об этом сейчас было уже поздно. Мне здесь не принадлежало ничего, и я не имела права обещать этим людям того, чего не смогу выполнить.

Мадам Ришар встретила меня на крыльце и укоризненно покачала головой:

– Вам не следовало ездить верхом, ваша светлость. В вашем-то положении!

Я посмотрела на нее с удивлением. О чём она говорит?

А она громко охнула:

– О, ваша светлость, так вы не знали?

– С чего вы взяли, что я в положении?

Мы продолжили разговор уже в комнате, подальше от чужих ушей. Но даже тут, обсуждая эту тему, я чувствовала себя неловко.

– Ну как же, ваша светлость? – принялась объяснять мадам Ришар. – Я еще в Луизане это заметила. Вы там трижды от рыбы отказались, хотя прежде, как я поняла, любили ее. А один раз так и вовсе сказали, что она несвежая, хотя, когда тех карпов торговец привез, они еще плавали. А тошнило вас как-то после завтрака, помните? А уж после того, как вы велели убрать из комнаты букет, в который я добавила всего одну веточку аспариса, никаких сомнений не осталось. По аспарису это верно можно определить.

Да, теперь, после того, как она заговорила об этом, я уже поражалась тому, что сама не обратила на это внимание. А ведь в моем распоряжении признаков этого было куда больше, чем могла заметить мадам Ришар со стороны.

Но я связывала это сначала с сильными переживаниями из-за замужества, потом – с пробуждающейся магией. Мысль о том, что это могут быть последствия той единственной ночи с мужчиной, мне даже в голову не приходила. Да и от женщин в нашем поместье я слыхала, что в самый первый раз зачать ребенка невозможно.

Мадам Ришар ушла, а я долго сидела на кровати, пытаясь осознать произошедшее. Горничная была уверена, что это – ребенок герцога, – и искренне за меня радовалась. Но я-то знала, что малыш не имеет к де Трези никакого отношения.

Я не стала заставлять ее хранить молчание – знала, что такую новость она не сможет долго держать в себе. Да рано или поздно это заметили бы и другие. И потому, когда вечером того же дня папенька вдруг заявил, что поедет домой один, я ничуть не удивилась.

– Тебе лучше остаться здесь, дорогая, – мягко сказал он. – Ты теперь герцогиня де Трези, и у тебя есть обязательства. Мы с Жозефиной навестим тебя, как только сможем.

Я вознамерилась возмутиться, но слова застыли на языке.

Я не могла признаться в том, что ношу под сердцем ребенка мужчины, даже имени которого я не знаю. Для папеньки это стало бы слишком большим потрясением. Подобный разговор не принес бы пользы никому – ни мне, ни папеньке, ни малышу. А уж покойному герцогу теперь и вовсе было всё равно. Всё случилось так, как случилось, и что бы я сейчас ни говорила, прошлое было не изменить.

Чувствовала ли я свою вину перед де Трези из-за того, что ребенок другого мужчины мог получить его имя и титул? Нет, не чувствовала. Герцог вызывал у меня такое омерзение, что я была рада получить от него хоть что-то хорошее. Столь ненавистный мне прежде брак теперь мог принести большую пользу. Не случись этого замужества, мой малыш обзавелся бы клеймом незаконнорожденного.

Возможно, если бы у герцога был младший брат или рожденный вне брака сын, которых я своим молчанием лишала бы титула, меня бы и мучила совесть. Но близких родственников у него не было. Его троюродная сестра даже не носила фамилию де Трези, и ее сын вряд ли всерьез рассчитывал когда-нибудь стать герцогом. К тому же, если бы мой покойный супруг испытывал к сестре и племяннику теплые чувства, он, как минимум, привечал бы их в замке.

Но чтобы окончательно договориться с собственной совестью, я написала месье Шампаню, прося его разыскать дальних родственников герцога, не привлекая к этому внимания. Если они до сих пор нуждаются, возможно, я сумею им хоть как-то помочь.

Весть о моем интересном положении облетела замок быстро, и уже на следующий день я услышала, как месье Ксавье говорил нашей кухарке Беренис, как он будет рад, если «у герцогини родится мальчик».

– Замок нуждается в настоящем хозяине, в де Трези, а не в каких-то дальних побирушках.

Я усмехнулась – знали бы они правду! Но этой правды не узнает никто и никогда. Я поклялась себе в этом.

Если родится мальчик, я научу его всему, что знаю сама, и сделаю из него настоящего дворянина и рачительного хозяина герцогства. Я буду трудиться с утра и до поздней ночи, чтобы ни он, ни те, кто находятся рядом, ни в чём не знали нужды. А если родится девочка, я вернусь с ней в свой родной дом, и думаю, она там тоже будет счастлива – как когда-то там была счастлива я.

Почти целую неделю я изучаю книги доходов и расходов герцогства за прошлые годы. Признаться, велись они довольно небрежно, и де Трези, по заверению месье Ксавье, большого интереса к ним не проявлял.

При жизни отца его светлости герцогство хоть и не процветало, но и не испытывало недостатка средств – тот герцог не имел склонности к столичным развлечениям и жил весьма скромно. Доход он получал в виде налогов от крестьян, торговцев и ремесленников, ему же полностью принадлежала льняная мануфактура, продукции которой хватало и для собственных нужд, и для продажи.

– Прежде на ярмарках только местное и продавалось, – вздыхал дворецкий. – Тогда-то наш товар расходился как горячие пирожки. Из нашего льна и одежду шили, и белье для постелей. А как стали ткани с востока привозить, так цены и упали. Благородным дамам нынче не лён, а шелк да другой тонкий материал подавай. И непременно чтобы с рисунком красивым. А наши мастера льняную ткань некрашеную продают – разве что только отбелят. Ну, в желтый еще покрасить могут – через листья березовые или луковую шелуху, – или в немаркий коричневый – на это есть кора ольхи и еловые шишки. Краски-то дороги больно, да и разве кто у нас красить возьмется?

Я сделала мысленную пометку разобраться с этим вопросом. Местных модниц я вполне понимала. Кому нужна одежда из некрашеного полотна? Разве что крестьянам нижнюю рубаху сшить. Но на таких покупателях много не заработаешь.

– А кто этой мануфактурой управлял?

Мне не верилось, что это на самом деле могла делать мадам Креспен. Если же дело обстояло именно так, то не удивительно, что дела там шли неважно. Фифи не произвела на меня впечатления человека, способного принимать здравые решения.