Лорен Де Стефано - Лихорадка
— Для чего мне понадобится макияж? — осведомляюсь я, хотя меня уже подташнивает от дурных предчувствий.
— Это пока только пробы, — отвечает Сирень. — Мы сделаем несколько вариантов, покажем Ее Высочеству. — Два последних слова она произносит без всякой приязни. — А после того, как она одобрит подбор цветов, можно будет начать твое обучение.
— Обучение?
Сирень распрямляет спину, выставляя вперед грудь и притворно поправляя прическу. Волосы льются между ее пальцами, словно горячий шоколад. Она имитирует поддельный акцент мадам:
— Искусству обольщения, дорогая.
«Тауогая».
Мадам хочет сделать меня одной из своих девиц! Она все равно хочет продавать меня клиентам, хоть и не в обычном смысле.
Бросаю взгляд на Габриеля. Его губы плотно сжаты. Неужели он слышит наш разговор? «Очнись!» Мне хочется, чтобы он пришел на помощь, как во время урагана. Хочется, чтобы вызволил нас обоих. Но я понимаю, что он не сможет этого сделать. Все случилось из-за меня, и теперь мне надо выпутываться самой.
4
Палатка — красная. Того же цвета и нити бусин, свисающие с потолка. Украшения болтаются настолько низко, что, когда мы встаем перед зеркалом, они почти касаются наших макушек. Воздух полон дыма. Я окутана им уже так давно, что обоняние почти не возмущается. Сирень заплетает мне волосы в десятки косичек и смачивает их водой, «чтобы получились локоны».
На улице уже гремит музыка. Мэдди сидит у входа и поглядывает в темноту. Я слежу за ее взглядом и успеваю заметить гладкую белизну чьего-то бедра и край тонкого платья. До меня долетают отчаянные прерывистые хрипы и судорожные вздохи. Сирень хихикает и мажет мне губы помадой.
— Это одна из Красных, — говорит она. — Наверное, Алая. Ей хочется, чтобы весь свет знал, что она шлюха. — Она выпрямляется и громко кричит в ночь: — Шлюха!
Ее крик перелетает через голову Мэдди, которая наблюдает за нами, набивая себе рот полусгнившей клубникой. Девица на улице вскрикивает и громко хохочет.
Мне хочется спросить, почему Сирень не волнуется за дочь — ведь Мэдди видит все, что происходит на улице. Но вспоминаю, как меня поддразнивали сестры по мужу. Они частенько раздевались в моем присутствии или выбегали в коридор в одном нижнем белье, чтобы что-нибудь друг у друга одолжить. В конце беременности Сесилия даже не пыталась застегивать ночную рубашку, так что ее живот всегда плыл перед нею. Наверное, когда растешь в окружении других женщин, всякая стеснительность пропадает.
Здесь мне полагается не выделяться, так что смущаться нельзя. Если мадам поймет, что я соврала насчет моих страстных романов, она вообще перестанет мне верить. Посему напускаю на себя равнодушие и слушаю объяснения Сирени относительно цветовой системы различий, которую мадам придумала для своих девиц.
Красные — это любимицы мадам: Алая и Коралловая живут у нее с младенчества, и она позволяет им пользоваться своей бижутерией. Также она разрешает им принимать горячие ванны и выдает самую спелую клубнику с грядки, которая разбита позади ее шатра. Потому что их блестящие глаза и длинные волосы приносят самый большой доход.
Синие — таинственные создания: Лиловая, Индиговая, Сапфировая и Голубая. Во время дневного сна они прижимаются друг к другу и с хихиканьем перешептываются. Но зубы у них темные и редкие, так что Синих выбирают те мужчины, которые хотят заплатить поменьше. Они редко задерживаются в задней комнате надолго. Мужчины овладевают ими быстро, иногда стоя, среди деревьев, или прямо в палатке, на глазах у остальных.
Есть и другие девушки. Множество цветов, сливающихся в одно грязное пятно. Сирень рассказывает о них, а потом прерывается, чтобы попросить Мэдди подать ей перекись. Мэдди с красными от клубничного сока губами ползет (я обращаю внимание на то, что она еле ходит) к целой выставке баночек, бутылочек и пузырьков. Найдя тот флакон, на котором написано «перекись водорода», она приносит его матери.
— Откуда она узнала, какой пузырек брать? — интересуюсь я.
— Прочла этикетку. — Сирень опрокидывает бутылочку с прижатой к ней тряпицей, а затем стирает у меня со щек румяна. — Она умненькая. Конечно, Ее Высочество (этот «титул» снова произносится со злобой) предпочитает ее прятать, считает бесполезной уродкой.
«Уродами» безжалостно именуют людей с генетическими пороками. Иногда в лаборатории, где работали мои родители, женщины рожали младенцев с дефектами: слепых, глухих или с какими-то физическими пороками. Но чаще всего среди них встречались дети со странным взглядом. Дети, которые так и не начинали говорить и не развивались, как все остальные. Чье поведение не объяснялось никакими генетическими исследованиями. Как-то мать рассказала мне про мальчика, который ночи напролет вопил от ужаса, вызванного воображаемыми призраками. А до того, как появились мы с братом, наши родители произвели на свет близнецов-уродов с такими же разноцветными глазами — каре-голубыми. Но те были слепые, не смогли научиться речи и, несмотря на все усилия родителей, прожили всего пять лет.
В приютах детей с признаками вырождения убивают — считают их пиявками, которые не смогут себя обслуживать. Если, конечно, те не умирают сами. Но в лабораториях уродцы — идеальные объекты для генетического анализа, потому что никто толком не понимает, как они устроены.
— По версии мадам, Мэдди кусает клиентов, — говорю я.
Сирень, успевшая поднести к моему лицу карандаш для глаз, запрокидывает голову и хохочет. Ее смех сливается с музыкой, чьими-то хрипами и окриком старухи, отдающей распоряжения одному из своих пареньков.
— Отлично! — восклицает она.
Где-то далеко мадам орет, требуя Сирень. Та закатывает глаза и фыркает.
— Напилась, — ворчит девушка, облизывая подушечку большого пальца, чтобы размазать карандашную линию у меня на веках. — Я сейчас вернусь. Никуда не уходи.
Можно подумать, я могу уйти! Мне даже отсюда слышно, как в кобуре у охранника, перекрывающего вход в палатку, гремит пистолет.
— Сирень! — голос мадам звучит невнятно, опять прорезался сильный акцент. — Ты где? Дура!
Сирень поспешно уходит, бормоча ругательства. Мэдди выползает из палатки следом за ней, прихватывая с собой ведерко с гнилой клубникой.
Я ложусь на ярко-розовую простыню, которой накрыт пол, пристраиваю голову на декоративную подушку: она обшита по краю оранжевыми бусинами. Кажется, в моей усталости виноват дым. Руки и ноги у меня ужасно отяжелели. А вот цвета стали вдвое ярче. И музыка звучит вдвое громче. Хихиканье, стоны и вскрики девиц превратились в необычную мелодию. Мне кажется, во всем этом есть что-то волшебное. Что-то, притягивающее сюда клиентов мадам, как луч маяка притягивает рыбаков. Но в то же время это страшно. Страшно быть здесь «девицей». В этом мире вообще страшно быть девушкой.
