Карина Демина - Серые земли-2 (СИ)
Главное, чтобы за этим ужином роль собственно ужина доверили кому‑то другому.
— А пока отдохните. На втором этаже выберите себе комнату по вкусу. В замке теперь множество свободных…
Владислав остановился перед лестницей, которую охраняла парочка горбатых химер. При виде хозяина они ожили, засуетились, заскулили совершенно по — собачьи.
— Призрак, — Владислав почесал химеру за острым ушком, и она отчаянно завиляла хвостом.
Куцым.
Поросячьим.
— И Тьма. Они вас проводят.
— Может… мы как‑нибудь сами?
Может, хвосты у химер и были куцыми, за то вот пасти радовали наличием мелких и острых зубов.
— Если будет на то ваше пожелание, — Владислав вновь поклонился. — Ужин подают в девять. Полагаю, вы услышите…
И туманом рассыпался.
Вот же… попробуй упокой такого. С другой стороны упокоение подозрительно активных упырей в служебные обязанности Себастьяна не входит.
Да и какие обязанности?
В отпуске он!
Отдыхает, так сказать, активно.
По лестнице первым поднимался Лихо. Он же и комнату выбрал, обнюхал каждую дверь в коридоре, и все одно к первой вернулся. Толкнул носом, она и открылась.
А комната вполне себе… правда, оконца узкие, в свинцовой оплетке, в которую стеклышки вставлены, некогда явно разноцветные, но замок, видать, яркости красок не жаловал. Вот и стекла поблекли, выцвели словно. Рисунок различить все ж можно.
Горы.
И замок на краю обрыва.
Круг солнца, от которого два крыла расходятся. А снизу, стало быть, в толще гор, змеи клубками.
Сделано же хитро, каждое оконце — часть малая рисунка этого, а отойдешь, и целая картина видна.
— А здесь тепло, — с удивлением произнесла Евдокия.
Тепло.
Камин вот пылает, будто ждал хозяин гостей, готовился. Ковры расстелил, что на полу, что на стенах. Мебель… этакую Себастьян в антикварной лавке видывал. Аккурат такой от столик кругленький с шахматною доскою поверху.
К нему еще фигурки положены.
И два низеньких креслица.
Креслица имелись, а вот фигурки, надо полагать, убрали. И то верно, целее будут.
Лихослав прошелся по комнате, а после вернулся к камину, вытянулся, пасть раззявил.
— Ты вообще человеком становиться собираешься?
Рявкнул только.
Евдокия вздохнула. Выглядела она утомленной. Оно и понятно, из самого Себастьяна, по ощущениям, жилы вытянули, а она все ж женщина.
Себастьян по комнате прошелся и обнаружил дверцу, а за нею — еще одну комнату, махонькую, зато, что в нонешних обстоятельствах актуально, с ванной.
И вода имелась горячая, лилась из пасти раззолоченного льва, наполняя комнату душистым паром.
Какой заботливый упырь, однако… или он грязных людей кусать брезгует? Себастьян задумался на секунду и пришел к выводу, что вот он точно, находясь в здравом рассудке, чью‑то заросшую грязью шею кусать не стал бы.
— Дусенька, — в ванной комнате отыскались и полотенца, слегка залежавшиеся, но и само их наличие было удивительно, а также роскошный халат из шелку. — Ты бы полежала в водичке… отдохнула бы… а мы пока с братцем побеседуем… по — родственному, так сказать.
— Но…
Лихо кивнул. Значит, согласный побеседовать. У Себастьяна прямо‑таки кулаки свербели в предвкушении оное беседы. И стоило двери закрыться, он повернулся к братцу.
— Ну, холера ясная? — ласково, вкладывая в голось всю бездну родственной любови, которая просто‑таки требовала выплеснуть ея эмоционально, поинтересовался Себастьян. — Чего скажешь?
Дорогой братец говорить не спешил.
Сел.
Пасть раззявил. Язык вывалил. Ни дать, ни взять, кобель из тех, что купечаские дворы сторожить поставлены. И выражение на морде точь — в–точь, ленивое, а вместе с тем настороженное.
— Ничего не скажешь.
Хвостом вильнул… попытался, только хвост тот плетью по полу метнулся.
— Паркет не царапай, — буркнул Себастьян и подмышкой поскребся. — У нас и так положение неоднозначное, а ты еще и усугубляешь порчею имущества.
Лихослав вздохнул.
— Ты бы хоть тень раскаяния изобразил, что ли? Я тут… с ног сбиваюсь… — Себастьян сел на пол, поняв, что ноги и вправду почти сбилися, точнее гудят изрядно, аж в голову отдают. И мозоли натер… вот чего он в своей работе не любил, так это мозолей. С другой стороны, ненаследный князь осознавал, что, во — первых, мозоли вряд ли кто любит в принципе, а во — вторых, ежели он думает уже не о работе, а о ногах, стало быть, попустило.
Лихослав вытянулся рядом и мордой в ногу ткнулся было, правда тут же скривился.
Отвернулся.
Тявкнул коротко.
— Сам знаю, что не ромашками пахнет… себя вон понюхай, псина несчастная… знаешь, был ты бы человеком, я бы не посмотрел, что ты уже в годах… взял бы ремня и так отходил…
Лихо заворчал и глянул с укоризной.
— Глазки жене своей строить будешь… ты вообще чем думал, когда ввязывался? Герой ты наш… рыцарь пресветлого образа… неужели подумать нельзя было, что все это пахнет хреново… — Себастьян ногу приподнял, склонился. — Вот примерно так и пахнет…
Себастьян был прав.
И странно, но именно сейчас Лихо отчетливо осознавал его правоту. И прошлое виделось на удивление ясным. И удивительно было, что он, тогдашний, ничего‑то не понял.
Рыцарь?
Рыцарем Лихослав никогда‑то быть не желал. Да и остались оне разве что в романах гишторических, не выдержали, стало быть, тягот бытия.
Но о рыцарях в тот день он думал в последнюю очередь. А о чем тогда?
О поместье.
О сестрах и слезных их посланиях, на которые придется ответить отказом, поелику свободных денег нет… о счетах, что приходили, невзирая на все Лихославовы просьбы не тратиться… об отце, решившем, будто ныне может к прежней жизни вернуться. О Велеславе и супруге его… от нее дурно пахло, и Лихо знал, что этот запах — не телесный вовсе. Он пробивался сквозь цветочные воды, и оставался надолго, будто метил все, к чему Богуславе случалось прикоснуться…
И среди этих мыслей, суматошных, тяжелых, не оставалось места ни для него самого, ни для Евдокии. Она тоже была занята, а Лихо даже не хотелось вникать еще и в те дела. Ему бы с нынешними разобраться. Накатывало порой такое вот, дурное желание, сбежать…
Исполнилось.
Он пришел с утреца, Дариуш Понятовский, последний лист на древе некогда могучего рода. И выглядел этот лист донельзя жалко, в старом‑то доме, небось, его бы и на порог не пустили.
Может, оно и к лучшему было бы.
— Здравствуй, Лишек, — Дариуш поклонился, вежливо, осторожно, всем видом своим выказывая, будто не претендует он на то, чтобы зваться другом.
