Шеннон Макгвайр - Магия крови. Розмарин и рута
Даже в облике рыбы рассвет меня обжигал. Я всплывала на поверхность каждое утро, подставляя солнцу чешую, и на миг во мне что-то просыпалось. Часть меня знала, пусть смутно, что что-то не так, и эта часть понимала, что рассвет может меня освободить, если я запасусь терпением. Если бы я оказалась не способна сохранить знание, что с этим местом, с этим миром… со всем этим… что-то не так, я могла бы остаться в пруду навсегда. Возможно, помог рассвет, медленно снимая чары один слой за другим, пока не разрушил их полностью. Может, дело в другом. Возможно, я никогда не узнаю правды.
Что я знаю точно, так это то, что чары Саймона поддались прямо перед рассветом 11 июня 2009 года, то есть через четырнадцать лет и два дня после того, как были наложены. Все произошло без предупреждения. Чары не заставили меня всплыть на поверхность и не подняли меня из воды, словно какую-нибудь современную Венеру, на половинке раковины. Они просто исчезли, и я начала тонуть. Задыхаясь, я вынырнула из воды, рыдая от беспомощности и потрясения. Чары освободили тело, но продолжали сохранять силу над разумом, и я не понимала, что происходит. Мир был неправильным. Цвета, которые не должны существовать, и предметы маячили прямо передо мной, вместо того чтобы виднеться, как положено, по бокам. Действуя под влиянием дезориентированных инстинктов, я встала и тут же упала на спину, ибо мое и без того шаткое восприятие реальности отказывалось признать, что у меня есть ноги.
Небо побледнело, пока я барахталась в воде. Холод в итоге выгнал меня на землю, и я как-то умудрилась встать, не убив себя при этом. Не помню, как мне это удалось. Просто я обнаружила, что иду по тропинке на полузамерзших ногах, совершенно одна. Поблизости не было ни единого из привычных обитателей чайного сада: ни пикси, ни блуждающих огоньков - ничего, но я была слишком растеряна, чтобы мне это показалось странным. Это случится чуть позже, когда я начну понимать, что произошло. Много чего произойдет позже. А тогда я брела наугад, время от времени спотыкаясь или останавливаясь, чтобы выкашлять остатки воды. Я не знала, как меня зовут, где я, кто я. Я знала только то, что пруд отверг меня и мне некуда идти. Что со мной будет теперь, когда я не могу пойти домой?
Я была в отчаянии к тому времени, как дошла до ворот, и была готова обратиться в бегство при малейшей провокации. И затем зеркало, висящее около кассы, привлекло мой взгляд сверканием и удержало отражением.
Это было утомленное лицо, заостренные кончики ушей едва выступали сквозь мокрые растрепанные волосы. Кожа побледнела от более чем десятилетия, проведенного без солнца, черты лица слишком острые, чтобы быть красивыми, хотя люди называли их «интересными», когда бывали доброжелательными. Брови высоко выгнуты, что придавало лицу постоянно удивленный вид, глаза цвета серого тумана. Я уставилась на отражение. Я знала это лицо. Я всегда знала это лицо, потому что оно было моим.
Я стояла там, продолжая пялиться, и тут солнце наконец поднялось, и в меня ударил рассвет, открывая во мне правду о том, кто я и что я утратила, вместе с неизбежным осознанием происшедшего. Это было слишком. Я сделала единственное, что могло облегчить боль, - я потеряла сознание.
Лили не появилась, пока я медленно брела по ее владениям, но, должно быть, она была там, потому что, когда техник нашел мое распростертое тело перед кассой, он ничего не увидел, кроме человеческой женщины, ставшей жертвой жестокого нападения. Он позвонил в полицию, они приехали, забрали меня и отвезли в участок для допроса. Я не сопротивлялась. Шок - прекрасная вещь.
Тот полицейский участок был точно такой же, как другие, которые мне доводилось видеть: слегка унылый, нуждающийся в ремонте и генеральной уборке. Я не заметила компьютеров на столах и даты на календарях; я еще не привыкла к тому, что теперь у меня есть ноги, поэтому все внимание уделяла тому, чтобы держаться прямо. Дежурный офицер, энергичный деловой человек по имени Пол Андервуд, вызвал кого-то, чтобы обработать ссадины на моих локтях, ладонях и коленях, и распорядился принести мне одежду. Они оказались достаточно добры, чтобы позволить мне одеться в одиночестве в уборной. Полагаю, что отсутствие вещей при себе делает вас менее похожим на опасного преступника, а разнообразные мелкие повреждения, которые я получила во время своего пути по парку, склонили их поверить мне, когда я заявила, что на меня напали и бросили, приняв за мертвую. Состояние шока помогло мне убедительно изобразить бессвязную речь.
Теперь, когда я начала понимать, что натворил Саймон, я не могла уклониться от факта, что он на самом деле превратил меня в рыбу. Мысли крутились в голове, словно щенки, пытающиеся поймать себя за хвост, в ловушке между страхом и яростью. Я думала, что худшее уже случилось. Я понятия не имела, что худшее еще предстоит и насколько будет все плохо.
Офицер Андервуд угостил меня кофе и черствыми пончиками, пока я приходила в себя, затем дал мне заполнить бумаги - имя, номер социального страхования, место жительства, место работы - стандартные пункты. Он забрал бумаги, когда я закончила, наверное, для того, чтобы подшить в папку. Тоже стандартная процедура… но через десять минут он вернулся со злющими глазами:
- Чего это вы хотите добиться, леди?
В такое состояние его привело мое имя. Он знал его, поскольку дело было поручено ему, когда я исчезла. Он потратил год, сворачивая горы, опрашивая свидетелей, даже искал мое тело в большом озере в парке «Золотые ворота», но ничего не обнаружил, и он не считал, что это очень умно или забавно с моей стороны изображать из себя умершую женщину. Он протянул мне чистую анкету, велев заполнить ее правильно, без дурацких шуток. Думаю, именно тогда я начала понимать, во что я вляпалась. В оцепенении я перевернула бумагу и начала писать, и первое исправление случилось еще до того, как Я дошла до своего имени.
- Вы написали неправильную дату. Сегодня одиннадцатое июня две тысячи девятого, а не девяносто пятого. Бог мой, леди, будьте внимательнее.
Мои пальцы сжались, сломав карандаш пополам, и я уставилась на дежурного офицера широко открытыми, ничего не понимающими глазами.
- Как давно? - прошептала я.
- Что?
- Как давно он оставил меня… о нет. О дуб и ясень, нет.
Я закрыла глаза, ослабев, когда чудовищность происшедшего дошла до меня. Четырнадцать лет! Я боялась, что чары продержались несколько недель, может, даже месяцев, но четырнадцать лет? Это было уж чересчур для моего разума. Но у меня не было выбора, и дальше все было еще хуже.
Все пропало. Все, что я строила и над чем работала в мире смертных… все ушло. Клифф продал мой бизнес, чтобы покрыть мои долги, после того как истекла моя лицензия частного детектива, так как истек мой срок давности, поскольку семь лет - это предельный срок для пропавших без вести. Я всегда находила в этом легкую иронию: в конце концов, семь лет - это традиционный срок заключения для людей, которые сумели найти путь в полые холмы. Октобер Дэй, покойся с миром.
