Елена Саринова - Ваш выход, рыцарь Вешковская!
Он или играл со мной или поначалу не понял: как это возможно в реале? Его и какая-то сумасбродка-магичка? Поэтому, дернулся, приняв грудью мой знак, тряхнул мордой и вновь зарычал. Я запустила вторым. Зверь теперь — даже не шелохнулся — игры закончились. И попёр на меня. В голове вновь оглушительно громко взревело, раскалывая ее на части. Я шлепнулась на колени. Мир вокруг, будто вдогонку, перевернулся, и именно в этот момент к зверю метнулся Илья… Дальнейшее вспоминалось с трудом. Помню лишь, прямо перед глазами — пустоту бездонного черного мрака и странный, нелепый в этой картине запах от дыхания зверя. Мрак завис передо мной, из последних сил пытающейся сохранить равновесие. Хоть на коленях. Хоть так. И, вдруг, взлетел высоко-высоко — медведь, оттолкнувшись, встал на задние лапы. И всё… Я провалилась в спасительное небытие…
* * *— И всё…
— Вот, значит, как?
— Мне нечего больше добавить, Глеб… Я потом полторы недели провалялась в нашем госпитале при посольстве. Это ты знаешь. Так что Илью хоронили без меня… А тот зверь…
— Демон?
— Ну, демон с пятого уровня.
— С шестого, Агата, — Глеб, скрестив на груди руки, метнулся ко мне через стол. — С шестого уровня. И ниже его только…
— Тысь моя майка… Значит, у тебя есть свои соображения, кто это может быть? На таком уровне все они — давно знакомые рыла. Так?
— Так, Агата… А сама как думаешь?
— Не знаю… Мне надо время, чтобы… — и вскинула на некроманта глаза. — Глеб, надо вернуться туда, в Бередню. Там, где-то рядом с тем местом, где он монаху явился, должно быть и другое. Откуда он силы берет. Мы к нему тогда и ехали.
— Уже? — сощурился он на меня.
— Что, «уже»?
— Определили «то место». Был наш… специалист. Почти одновременно с вами. Только он, в отличие от вас, ехал по прямой. И именно он тебя и…
— Значит, мне тогда не показалось, — покачала я головой. Глеб вскинул брови:
— Что именно?
— Магический всплеск. Он меня волной и свалил. Прямо со стороны моста… Глеб, а кто это…
— Этим Прокурат занимался.
— Я поняла. Ты — не знаешь. Значит, мне благодарить за свою жизнь некого. А зверь этот… он обязательно вернется. Ему лишь одну оболочку подпортили, а их у него много. И такие персоны просто так «из тепла» не вылазят. Мне вообще кажется, его к нам наружу вызвали. Только вот…
— А вот об этом, — метнул Глеб взглядом по сторонам. — Агата, молчи.
— Ага… Ну, ничего себе. Зачем вообще тогда меня на откровения вытащил?
— Чтоб самому кое-что прояснить, — нагло оскалились мне.
— И «прояснил»? — я же, напротив, набычилась. — Или еще о чем тебе поведать?
— Почему бы и нет?.. Как дальше жить собираешься? Может, опять — ко мне?
— Да пошел ты степью тинаррской. Я сама буду свою судьбу определять.
— Ох, надо же, — Глеб даже не смутился. — Я буду только этому рад. Кстати, о судьбе… Ты о Нике Подугоре что-нибудь слышала?
— А тебе твой маршрут повторно сейчас огласить?
Мужчина в ответ демонстративно вскинул руки:
— Всё! На сегодня прелюдий вполне… Бурек наш с тобой давно остыл…
Глава 2
Я сама буду свою судьбу определять. Вот так. Сказала и сделала. Отрубила и выбросила. Подкинула и запустила. Наподдала под зад… Догнала и еще раз напод…
— Доча… Доча, оставь в покое этот несчастный, замученный огурец. Ты не пюре из него готовишь, а только салат.
— Да пожалуйста.
— Да… И у нас с твоим отцом пока еще все зубы на месте, чтоб его так шинковать… И вообще…
— Мама. Я поняла, — и, перевернув в воздухе нож, запустила им в деревянный щит над плитой. Щ-щёлк! — Я тебя… поняла.
Мама, оторвав взгляд от истыканной щедро мишени, вперилась им в меня:
— Агата… Вот давно надо было ее снять, эту доску… Доча…
— Мам, а почему не сняла-то? И ее, и картинки дурацкие со стен в моей комнате? И шкатулочки эти на комоде? И даже шкаф мой до сих пор старыми платьями набит? Вот откуда у меня столько платьев? Я ведь двенадцать лет в кадетской форме проходила.
— Так иногда же, — опешила моя родительница. — Иногда же ты и в них… на каникулах там или после занятий с Ни…
— Мама!
— Та-ак, — и, опершись на кухонный стол, медленно встала. — Мне все понятно.
— И что именно?
— А то, что ты, доча, бегала-бегала и прибежала. Семь лет жизни-на береднянский ветер. Свое собственное здоровье, наши с отцом бессонные ночи. Вёдра успокоительных микстур. Девяноста три свечки в соседнем православном храме и даже одна… исповедь.
— А это-то как?
— А она возвратилась, наконец, и опять с той же «болячкой»… Агата, может, поговорим?
— Мама, о чем? — а вот теперь я и сама… опешила.
Родительница, заткнув за гребень длинную прядь, решительно выдохнула:
— О нём, доча… О том, чьё имя ты даже произносить при себе запрещаешь.
— Я в данном разговоре, мама, не вижу причин, — срочно насупилась я.
— Даже спустя семь долгих лет? — сузила она глаза.
— Так, тем более. Что теперь-то прошлое шевелить? Оно… прошлое.
— Да неужели?
— Мама…
— Я тебе уже двадцать шесть лет «мама». И ты вернулась сюда, в свой дом, не затем, чтоб в нем, как мыши за печью сидеть. И раз уж… Ник, да, Николас — твое прошлое, то, должно отболеть и остыть. Так чего теперь-то от разговора бегать? Ответь мне, доча. Ты ж у нас — логик, аналитик.
Вот это… поворот с бугра в канаву. Видно, «болячка» моя и вправду — наливным прыщом на носу. И я даже скосилась туда. Потом тоже поднялась из-за стола:
— Что, так сильно заметно?
— Даже за двадцать ярдов.
— Это уже когда по улице к дому иду, что ли?
— Да когда ты в последний раз по ней «шла»? Все перебежками. Как по своей глухомани в Бередне. Будто, вся нечисть вослед и ты от нее…
— Я поняла, — эти-то мои «призраки» почище нечисти. И в них знаком креста… — И что, исповедь тебе помогла?
— Агата!
— Ладно!.. Давай поговорим, мама. Только, папу сначала обедом…
— А ты не сбежишь? — прозвучало крайне скептически, на что я не замедлила хмыкнуть:
— Так куда «из-за печи»?
— Девочки! Мне через полчаса обратно на службу! — громкий отцовский бас из столовой развел наши с мамой прицельные взгляды:
— Сейчас иду, несу!.. Агата, и… огурцы нормально дорежь…
Вот за что я своих родителей очень люблю? За их терпение и надежный тыл. А вообще, вопрос глупый. Я их люблю за то, что они просто есть. И отца, на которого совсем непохожа (он у меня брюнет и в меру упитанный, по его же словам). И маму свою, конечно. Пусть и с ней мы без повторений (хотя, ее медная грива мне бы наверняка пошла). Но, тут как раз все логично — я в бабушку, мамину покойную мать. И внешне и энергетикой. У нас она через поколение передается и только по женской линии: расчет на «первый-второй». Малумтелепаты[6] — шаг вперед… Что к чему?.. Так, прошлое же. Оно нынче — из всех старых улиц, со всех здешних стен…
