Татьяна Корсакова - Не буди ведьму
Ударил гром, и тут же, почти без задержки, полыхнула молния. Яркая вспышка выхватила из темноты черный силуэт. Кто-то стоял под проливным дождем посреди бабы-Глашиного двора и смотрел на нее, Арину. Она точно знала, что на нее, почувствовала нервными окончаниями. Это было как удар током или той же молнией. Сердце перестало биться, свеча выпала из враз ослабевших пальцев, покатилась по подоконнику.
– Аринка! – С невероятным для ее возраста проворством к окну подскочила баба Глаша, поймала свечу едва ли не на лету. – Оглашенная! Чуть пожар мне не устроила! – Она дунула на свечу, гася огонь.
Как ни странно, но именно наступившая темнота привела Арину в чувство. А еще осознание, что тот, кто притаился снаружи, не сможет ее увидеть.
– Баба Глаша, там кто-то есть. – Голос вдруг охрип, как будто она сутки не пила.
– Некому там быть, в такое-то ненастье. – Баба Глаша торопливо перекрестилась. Арина это скорее почувствовала, чем увидела.
– Там какой-то человек, прямо во дворе. Молния сверкнула, и я увидела.
– Разглядела кто? – Баба Глаша понизила голос до шепота.
– Нет, но он точно там был.
– Был да сплыл. В такую погоду что только не примерещится! Вода вскипела, пойдем пить чай. И самогоночки я тебе, пожалуй, плесну, чтобы не мерещилось всякое.
Она уже тянула Арину от окна, когда стекло содрогнулось от удара, словно в него швырнули камнем.
– А это еще что за хулиганство?! – Баба Глаша обеими руками вцепилась в подоконник. – Это что? – спросила растерянно.
Снаружи снова блеснуло, молнии били одна за другой, где-то совсем близко, у подножья холма. В их ярком, как от фотовспышки, свете они увидели, как по стеклу, растворяясь в дождевой воде, стекает что-то густое и черное. И в этом черном трепыхалось на ветру, но не желало улетать серое перо.
– Господи… – Баба Глаша снова перекрестилась, на сей раз куда истовее.
– Это птица. – Незнакомца во дворе не было, и это вернуло Арине смелость. – Птица врезалась в стекло. Или ветром ее швырнуло. Так бывает, наверное…
Договорить она не успела, стекло содрогнулось еще от одного удара.
Это и в самом деле была птица. Кажется, галка. Галка-камикадзе, отважившаяся летать в такую грозу и поплатившаяся жизнью за свою отчаянную удаль.
– А птицы станут падать с неба, точно листья с деревьев… – Баба Глаша прижала руки к груди. – Туман сожрет землю, птицы упадут с неба, дым заслонит солнце… Аринка, подай-ка мне нитроглицерин…
Девушка бросилась к комоду, на котором стояли все бабы-Глашины лекарства, вытряхнула на ладонь сразу две таблетки, протянула старушке, сбегала в сени за кружкой воды, а когда вернулась, баба Глаша уже сидела за столом, откинувшись на спинку стула, дыша глубоко, с присвистом. Она отмахнулась от принесенной воды и велела:
– Чай разливай. В буфете – варенье и печенье. А в окно больше не смотри. Нечего…
– Вы про птиц что-то говорили… – Арина поставила на стол вазочку с вареньем, положила печенье и принесенные карамельки, придвинула к старушке чашку. – Что это такое?
– Стопки достань и самогонки плесни. – Баба Глаша ее словно и не слышала. Лицо ее сделалось отрешенно-задумчивым.
Арина выполнила эту не то просьбу, не то приказ. Ей и самой вдруг захотелось выпить. События этого безумного дня располагали.
– Ну, здравы будем! – Баба Глаша одним глотком осушила стопку, закусила печенюшкой. Арина последовала примеру хозяйки.
Самогонка была обжигающе-крепкой, но почти сразу же эта крепость превратилась в успокаивающее тепло, растекающееся из желудка по всему телу.
– Баба Глаша, – сказала она шепотом, – так что же тут происходит?
– А то происходит, что со всякой живой тварью рано или поздно случается. – Старушка говорила загадками, не сводя взгляда с окна. – Помирает он, вот что происходит.
– Кто?
– Сказочник. – Ее голос дрогнул, пошел рябью. – Ведьмин сын помирает. Пришло, видать, и его время.
– Но откуда вы знаете?
Арина вспомнила лысую голову на тонкой кадыкастой шее, руки-плети. Старик был болен, но собирался ли он умирать?
– Знаю. Видела такое в молодости.
– Какое?
– Сначала туман с утра до ночи. Не помню сколько, но долго. Потом птицы с неба падали. Вороны, галки, но больше всего воробьев. А потом пожар. Загорелись торфяники, да так, что только через месяц погасили. Весь Дымный Лог был в дыму. – Баба Глаша невесело усмехнулась. – Может, потому он и дымный? Кто знает…
– И что это? – спросила Арина.
– Знаки.
– Какие знаки? – Арина пока ничего не понимала, но тепло, дарованное самогоном, вдруг улетучилось. Она плотнее завернулась в простыню.
– Знаешь, как умирают ведьмы? – вдруг спросила баба Глаша, тоже кутаясь в пуховую шаль.
– Как?..
– Тяжко. И чем сильнее ведьма, тем труднее ей уйти. Вот такое их проклятие. Его мать так умирала, мучилась сама и людей мучила. Не хотела старая…
– Умирать?
– Не хотела свой дар ведьмовской с собой забирать. Или не могла. Этого уже я не знаю, как у них там. Дар этот или проклятье передают по крови, от матери к дочери. А у нее, у ведьмы, вместо дочки родился сын…
– Сказочник… Ведьмин сын.
– И дар такой забирать не хотел.
– Почему?
– Почему, спрашиваешь… – Баба Глаша смахнула со стола крошки. – А время тогда какое было, знаешь? Коммунизм мы тогда строили, в светлое будущее строем маршировали. Он был комсомольцем.
– Сказочник?! – В то, что этот древний как мир старик когда-то был комсомольцем, никак не верилось. Что-то путает баба Глаша.
– И он, и я. Мы комсомольцы, а сестра моя младшая, Лидка, ходила в пионерах. Такие времена. – Баба Глаша вздохнула. – И вот сама посуди, каково было комсомольцу с такой-то семьей. Мать – ведьма. И пусть тогда ни в бога, ни в черта не верили, а верили только в товарища Сталина, но все равно пятно на биографии такое, что не отмыть. Как его в комсомол приняли, ума не приложу. Он в партию рвался. Тогда все из комсомола в партию, а тут мать – ведьма… А он ведь ее любил, мать-то свою. Поздний он у нее был, поскребыш. И она его любила. Даром что ведьма, а сердце-то все равно материнское. Учить его пыталась премудростям своим, только он отказывался от такой науки.
– Откуда вы знаете это, баба Глаша? – За окном бушевала гроза, на столе медленно оплывала свеча – самое время для страшных сказок.
– Дружили мы. – Баба Глаша вздохнула. – Нравилась я ему. Да и он мне, что греха таить. Может, и сладилось бы у нас с ним что-то, если бы не его мать.
