Сон в летнюю ночь (СИ) - Корнова Анна
— Виктория, как Вы такое можно говорить!
От волнения Антон Ульрих начинал коверкать русскую грамматику, но Вика подозревала, что это был его способ показать высокий уровень эмоций. Принц Антон вызывал у Виктории смешанное чувство: такой несчастный в тщетном старании понравиться собственной жене и такой же раздражающе нелепый. Интересно, ему Анна Леопольдовна про сильного и прекрасного Линара тоже рассказывает? То, что принц был в курсе этой несчастной любви, сомнения у Вики не вызывало: Анна Леопольдовна всему окружению мозги выклевала своим великим чувством.
Вечером, свернувшись у себя на узкой коечке, Виктория предалась размышлениям о нравах столетия, в которое её занесло. Вуколов вошел в комнату и сел на край кровати.
— Валер, это что за подстава была?!
— Удивляет: неужели не можешь без наездов?
— А то, что я здесь оказалась — не удивляет?
— Ко мне какие претензии?
— А какого фига надо было этот гадский порошок мне подсовывать?!
— А какого фига надо было по чужим сумкам шарить?
— А нечего было её на самом ходу ставить!
— Хватить акать, рассказывай, как живешь.
— А чего тут рассказывать! Фигово живу. Такая хрень вокруг — словами не передать. Каждый день думаю: за что мне это?!
— Нечего было лазить, куда не следует.
— Валер, это ты про сумку?
— И про сумку, и про твои моральные обыски. Ты своими весёлыми мозгами хочешь, чтоб было исключительно по-твоему. А зачем и что с этим делать — это тебе неведомо. Ведь для этого думать надо. Тут голова нужна.
— Ну, так вышло. А ты сюда зачем приехал?
— Я сюда примчался тебя, бестолковая моя, вызволять. Ты ведь только вляпываться можешь, а выбираться — это уже не по твоей части. Вот ты вся в этом. Сначала влезешь в какую-нибудь хрень, а потом все должны тебя спасать.
— Я же не нарочно. А знаешь, как я по тебе скучала!
— Это всё, что ты умеешь.
— А когда ты меня заберешь?
— Это рассчитывается по формуле, иначе попадем черт знает куда, и ерунда не хуже твоей получится.
Вуколов обвел внимательным взглядом каморку Виктории.
— А у тебя здесь ничего, чистенько, но тесновато.
— Стараюсь. А хочешь, давай тут останемся. Здесь продукты экологически чистые, пробок в час пик нет, и час пика нет.
— Ну, ты окончательно свихнулась. Невозможно долго пребывать в жопе: или выбираешься, или привыкаешь и уже не замечаешь, что в жопе сидишь. Хотя для тебе всё равно, где сидеть. Если бы ещё мобильный был, чтобы со своей идиоткой Дашей часами трепаться, ты бы вообще и не заметила, куда тебя занесло.
И тут Виктории стало скучно: ей здесь так плохо, а он опять учит её. Нужно прекращать этот разговор и пойти к Мальцеву: они уговорились сегодня в дворцовой оранжерее заморские пальмы посмотреть.
— Валер, чего ты всегда всем недоволен? Заканчивай нудеть. Меня один человек уже ждет, так я пойду, мне с ним психологически комфортнее.
— Серьезно? Вот собирался тебя отсюда забрать, а теперь не стану. Таким как ты самое место здесь, в восемнадцатом веке.
— Ты, Валера, как всегда, прав: нельзя долго быть в жопе — привыкаешь и не замечаешь, что в жопе сидишь. Вот я понемногу и начала привыкать.
— Не смешно.
— А я и не шутила, — пожала плечами Виктория и проснулась.
Это что же такое было? К ней, пусть во сне, пришел Вуколов, мужчина её жизни, а она не вцепилась в него руками, зубами и остальными хваталками, не повисла на шее, радостно целуя любимое лицо, а собралась с Мальцевым смотреть ботанические новинки восемнадцатого века. Виктория наморщила лоб: с ума она, что ли, сошла? Пусть пока во сне, но если так дальше пойдет, то и наяву чокнуться недолго. «Если ваша жизнь зашла в тупик, не забывайте, что за рулем Вы!» — модная фраза из социальных сетей. Виктория Чучухина села на кровати, встряхнув головой. Что бы ни снилось, но она вернется домой на Автозаводскую, и Вуколов сделает ей предложение!
IХ. Санкт-Петербург, 6 октября 1740 года
Анна Иоанновна решила вмешаться в судьбу Виктории Чучухиной, и сделано это было бесцеремонно и решительно, как, впрочем, и всё, что императрицей делалось. У Анны Иоанновны склад ума был житейский, простой, и она не любила подолгу размышлять над хитросплетениями политических игр, а если кто пробовал ей помешать, того удаляла быстро и безжалостно. Зато полдня могла императрица вспоминать, что сказал ей Густав Бирон, как наступило то наваждение, что бросило их в Митаве друг к другу и сплело крепко-накрепко. «Мужчина моей жизни…» — ох, как верно сказала Виктория, да много эта чудная девка говорит правильного, а сказки такие рассказывает, что век бы слушать… Вот Викторию посватать надобно…
Ещё весной поползли слухи, что царица больна, и хоть за такие разговоры нещадно наказывали, но они множились, и уже иностранные посланники сочувственно спрашивали о здоровье самодержицы. Это не могло не раздражать Анну Иоанновну: она боялась заговоров, политической подлости, но всего более боялась, что Густав Бирон, узнав про её хвори, охладеет к ней, больной и немощной. Шутиха Глашка принесла из города загадочную историю о жуткой погребальной процессии. Якобы в ветреную сентябрьскую ночь, когда дождь лил беспрерывно и Нева норовила выйти из берегов, из-под арки Адмиралтейства длинной вереницей медленно вышли факельщики, озаряя площадь зловещим светом. Многие смельчаки выбежали из домов, чтобы посмотреть, кого это хоронят ночью, но ничего не смогли разглядеть в непроглядной тьме, а приблизиться ближе не получилось, процессия отдалялась по мере приближения к ней, и видели любопытствующие лишь то, как факельщики входили в ворота дворца. Толковали, что погребальная процессия, войдя в одни ворота, прошла через двор и затем вышла в другие ворота на Неву, но никто не мог разузнать, где она скрылась, а также никто не имел возможности осведомиться о том, кого хоронили.
Анна Иоанновна испугалась страшно:
— За мной шли. За мной…
Шутиху Глашу долго били, чтоб соображала дура, что можно самодержице рассказывать, а чего нет. Но царица окончательно впала в уныние.
Недуги усиливались, а к прежним болячкам прибавилась ещё и еженощная бессонница. Время, отведенное для сна, стало мучительным: черные руки тянулись из темноты, дрожащие силуэты отделялись от стен. Анна Иоанновна приказывала зажечь свечи, но свет мешал спать, и вспоминалось то, что хотелось забыть, вставали перед глазами картины, какие видеть жутко было. Даже младенец Иванушка не мог отвлечь от тяжелых мыслей — императрица смотрела на смеющееся дитя, а вспоминала страшное пророчество астролога Эйлера. Надо было срочно придумать что-то, что отвлекло бы, заставило позабыть ночные страхи, боли в боку, кровь в ночном горшке. И Анна Иоанновна всерьез занялась подготовкой помолвки невесть откуда взявшейся девицы Виктории и Мирона Фомича Миклешина. Пьяного безобразия императрица не жаловала, а вот веселое застолье уважала. Конечно, такого феерического гулянья, с постройкой ледяного замка и парадом подданных, какое было устроено прошедшей зимой по случаю шутовской свадьбы Бужениновой и князя Голицына, делать не стали. Однако и из предстоящей помолвки собиралась самодержица устроить забаву, которая должна была празднично расцветить унылость осенних дней.
Помолвка, хотя и не обручение, но серьезный шаг к браку. А к чему этот брак — понять невозможно. Мирон Фомич Миклешин дожил до пятидесяти лет, исполнял при дворе обязанности комнатного истопника, много лет был вдов и ничего плохого в участи вдовца не видел. Но однажды лукавый попутал его подать руку спускавшейся по лестнице большеротой и отвратительно худой, прямо-таки больной сухоткой, на взгляд Мирона Фомича, девице Виктории. Мирон Фомич Миклешин уважал женщин маленьких, пухленьких, румяных, как наливные яблочки. Такой была и его покойная супруга Евдокия Петровна, такая же у него жила теперь в кухарках вдова Матрена Саввична. В жизни бы не помог Виктории спуститься по ступенькам Мирон Фомич Миклешин, если бы не присутствовала при этом государыня. Ей, а не похожей на жердь девице хотел продемонстрировать галантное обхождение господин Миклешин, Но Анна Иоанновна, увидав, как заботливо подает истопник двора руку спускающейся по лестнице сказительнице, подумала: а не поженить ли их? И в тот же день было объявлено о высочайшей милости — любила самодержица устраивать матримониальные дела своих верноподданных. Виктория возмущенно открыла рот: чего-чего, но это… За такого Мирона Фомича идти замуж она не собиралась. Мало того, что этим летом она была лишена нормальных человеческих санузлов, душевых, парикмахерских, кафе и пляжей, так теперь придумали, как и вовсе её жизнь отравить — предлагают ей ежедневно общаться (про то, чтобы спать с ним, речи просто не могло быть) с предпенсионного возраста занудой! Но несколько месяцев пребывания при дворе Анны Иоанновны научили Викторию тому, что здесь не возражают, да и потом, в этом мире, куда неожиданно попала, она просто перестарок, у которого ни кола, ни двора, а так хоть свой угол появится… Вика задалась вопросом: «Был ли истопник у Снежной королевы?», а вслух поблагодарив за высочайшую милость, Виктория Чучухина стала готовиться к новому повороту в судьбе.
