Помощница капитана. Книга вторая (СИ) - Ветер Морвейн "Lady Morvein"

И что бы она ни делала — смотрела ли в окно, пыталась ли уснуть или проводила вечера на городском бульваре — мысли Ксении то и дело возвращались к Орлову.

«Что делается на корабле, то остаётся на корабле», — слова, ставшие её спасением, теперь превращались в проклятие. Она повторяла их раз за разом, не в силах уложить в голове — как-то, что происходило между ними, могло «остаться на корабле». Орлов был с ней — его чувственные руки касались тела Ксении, как не касался её никогда и никто. Его глаза — чёрные, как ночное небо, смотрели внутрь неё.

Ксения перестала смотреть на звёзды, потому что, глядя на них, снова и снова вспоминала эти глаза — глаза капитана и графа, которого так и не решилась назвать по имени, хоть и отдала ему себя целиком.

«Он ничего не обещал», — осторожно подсказывал внутренний голос, но боль становилась только сильней.

«Он никогда и ничего не обещал, — повторяла Ксения. — Всё, что было между нами, я придумала сама».

Поверить собственным мыслям она не могла.

Орлов, конечно, не был святым — но Ксения его никогда таковым и не считала. С первого взгляда, с первых едва проскользнувших между ними слов, Ксения поняла, что перед ней человек, который смертельно, невыносимо устал. Орлов прятал свою усталость за маской холодности, за маской презрения — за маской одиночества и светской тоски. Но тоска — настоящая — жила внутри него, она выглядывала из чёрных, как смоль, зрачков и просила о помощи — и Ксения была уверена, что сможет помочь.

Толпы франтов шли ей навстречу, но Ксения никого не замечала. Одни вышли продемонстрировать наряд, новый шейный платок из синайского шёлка или сверхмодную шляпу. Некоторые старались запомнить выкройки чужих платьев, болтали со знакомыми о последних сплетнях или театральных премьерах. Другие демонстрировали экипажи и лошадей. Их коляски неторопливо прокатывались туда и сюда по мостовой. Мимо катили ландо, запряжённые парой разномастных лошадей. В них сидели провинциальные красавцы, разодетые в фиолетовые сюртуки, из-под которых виднелись розовые и лиловые жилеты. Дамы рядом с ними красовались пейзанскими шляпками, выставляли на показ цветные ленты из Сины и браслеты, привезённые неведомыми барыгами с той стороны Ветров, а плечи их украшали разноцветные тропические цветы. Навстречу им ехали семейные берлины и трёхместные кабриолеты с вороными лошадьми, везущие более утончённых франтов в платьях тёмных цветов. На этих не было других украшений, кроме галстуков из тонкого батиста, заколотых бриллиантовой булавкой. Их петлицы и шляпки их дам украшали другие цветы — лилии и розы.

Ксения свернула с бульвара на мостовую, намереваясь уже скрыться в тени переулка и отправиться в доходный дом, где проводила одну ночь за другой, когда сбоку послышался шум, крик и звон колёс. Ксения повернулась на звук и замерла, забыв об опасности.

Навстречу ей неслась позолоченная карета с фамильными гербами Орловых на боках, запряжённая шестёркой лошадей. На боковых подножках её стояли ефрейторы в альбионских кафтанах. На запятках кареты разместились и держались за поручни, чтоб не упасть, телохранитель с саблей на боку и кочевник в шароварах и длинном халате. Будто сквозь сон Ксения услышала:

— Дорогу! Дорогу графу Орлову! — но отскочить в сторону не успела. Замерла, напрочь забыв о том, куда шла, и о том, что если не сдвинется с места, то, наверное, вот-вот умрёт.

Кучер, в одной руке державший вожжи, щелкнул по воздуху длинным бичом. Дверца кареты распахнулась, Ксения ощутила удар, потом боль, в глазах потемнело, огни бульвара слились в один большой огонь. И напоследок, прежде чем темнота обняла её, ей почудился голос, который она не надеялась услышать уже никогда:

— Ксения!

ГЛАВА 30

Шлиссельбург встретил Орлова чередой балов. Знакомые и дальние родственники давали их один за другим сплошной чередой в течение всего мая, а затем и весь июнь.

Один за другим встречали его богатые дома — в каждом его приводили в церковь или показывали картинную галерею, он слушал певчие хоры и оркестры музыкантов, ему показывали домовый театр или конюшни с дорогими чистокровными лошадьми, ястребиную или псовую охоту с громадным количеством собак, погреба, заставленные пыльными бутылками с редчайшими винами — так что все эти диковинки сливались в его памяти в одну бесконечную череду.

По средам он обедал у Ростовых, а когда те перебрались в поместье — по приглашению Ростова поехал следом.

Предместья Шлиссельбурга являлись ни чем иным, как поместьями и дворцами вельмож, но только город не переходил в них, а усадьбы были рассредоточены по всем болотистым окрестностям столицы.

В конце весны высший свет разъезжался по имениям — так же делали и Ростовы. Туда звали они своих знакомых на торжественные обеды, вешали гирлянды фонарей по ветвям сада, устраивали невообразимые салюты, музыка не смолкала в огромных залах усадьбы, молодёжь до утра танцевала — и всё дышало весельем.

Май был волшебен. Он наряжал усадьбы в бело-розовое платье цветущих плодовых деревьев, в белоснежную кипень черёмухи и облака разноцветной сирени. Всё кругом дышало сладким запахом мёда, распускающихся цветов и нежно-зеленых весенних листьев. В водоемах пели лягушки, а в перелесках, в кронах яблонь и слив и на погостах слышалась трель соловьев.

Ростов любил устраивать обеды на свежем воздухе — если погода была хорошей, и в зимнем саду, среди лавров, цветов, ананасов, мандаринов и винограда — если шёл дождь.

Центром загородного поместья Ростовых служил двухэтажный деревянный дворец с галереей с изящной балюстрадой, высокими и широкими окнами и залом «в два света» — высотой он занимал два этажа, неразделённых потолком; и рядов окон в нём было тоже два, что придавало обстановке зала и входившим туда людям особый объём.

С обеих сторон от дворца разбегались полукруглые каменные галереи, завершавшиеся флигелями. Возле здания же ютились амбары, подвалы, ледовые домики, а за ними — пристройки для слуг.

За дворцом размещались конюшни, скотный и птичий дворы. Перед фасадом — красиво оформленные клумбы с нарциссами, крокусами, горицветом, гиацинтами и ирисами. Каретный круг был окаймлен кустами ярко-красных роз. Подле въезда в поместье стояла каменная часовня.

И, конечно же, дворец Ростовых окружал плодовый сад. Предназначался он не только для услады взоров хозяев и их гостей, но и для потребностей князя Ростова. В удачные годы — а в семье Ростовых удачным был каждый год — избыток фруктов продавался в Шлиссельбург.

Сад был разбит на квадраты и прямоугольники, которые обрамляли ровные аллеи. Внутри эти сегменты были засажены фруктовыми деревьями, а по краю — ягодными кустарниками. Сад плавно переходил в пейзажный парк, занимавший добрых пятьдесят гектаров, где росли вперемешку местные растения и завезённые из дальних стран.

Несколько делянок было выделено под лён. На фабриках Ростова по его приказу ткали из этого льна сукно, которое на рынках разбиралось влёт. Из рыбьей шелухи, которую сбрасывали на берег приусадебной речки промышленники, варили клей. А на самых дальних окраинах Ростовских земель — там, куда не дотягивался взгляд, стояли одиннадцать винокуренных заводов и двенадцать мукомольных мельниц.

В самой усадьбе, где принимали Ростовы своего будущего зятя, было два флигеля — для гостей и для детей. В одном из них жили Анастасия с сестрой, а в другом — Орлов, так что получалось, что их окна смотрели прямиком друг на друга. И стоило Орлову открыть ставни, как он видел, что из проёма напротив на него смотрит Анастасия.

Анастасия была… хороша. Орлов не мог сказать против неё ничего. Она была невысока ростом и при этом великолепно сложена. Волосы её, белокурые, мягкой дымкой обнимали контур нежного лица, в живых глазах искрился ум. В свои двадцать четыре года она без всяких сомнений имела фигуру лесной нифмы.

Проблема была не в ней. Самому Орлову от её близости с каждым днём становилось всё более нехорошо.