Соломка и Зверь (СИ) - Шолох Юлия

Соломка вскочила, красная и злая и всё-таки не сдержалась:

— Слушай, ты! Убирайся вон из моей комнаты! Завтра утром меня тут не будет, даже раньше, чем позволил суд. Так что оставь меня в покое!

Меланья схватила пиццу и вышвырнула её из комнаты — та смачно хлопнулась на пол. Пятно останется, но ей плевать, теперь чистота полов в данном помещении не её забота.

Вслед пицце полетело голодное урчание её желудка.

Потом она попыталась захлопнуть дверь. Конечно, полноценного хлопка не получилось, слишком хлипкой была фанера, но в комнате она, наконец, осталась в одиночестве.

Зверь больше не беспокоил. Промаявшись в кровати где-то с час и не сумев заснуть, Соломка встала в туалет. А по дороге поняла — зверя в квартире нет. Кусок пиццы так и валялся на полу гостиной, остальной и в помине не было — только пустые коробки.

Даже остывшая, она пахла так сильно, что хотелось подобрать прямо с пола и съесть, вернее, затолкать в рот как можно быстрее.

Соломка нахмурилась и отвернулась. Сделала на кухне чай из последнего пакетика и достала булку из сумки.

Вкуса почти не чувствовалось, она вымоталась просто ужасно. Доев до конца, Меланья вернулась в свою кровать и наконец, смогла заснуть.

Утром, как только рассвело и заработал городской транспорт, она проснулась. Взяла вещи и навсегда ушла из квартиры, из убежища, где они столько лет были с мамой счастливы.

* * *

Ночью приходило какое-то умиротворение.

Тартуга любил ночь больше, чем день. И понятное дело, ведь ночью звериное не так бросается в глаза, как на свету. И если день занят вопросами ассимиляции, то есть приближения к людям, то ночью можно быть самим собой и забыть о существовании людей напрочь.

У зверей вообще не существовало чёткого графика, никакого тебе распорядка дня, разве что у тех, кто работал, но обычно полудикие члены Племени ночью колобродили по лесам, заседали в бункере или в общежитии, а спать укладывались под утро. Они как будто деградировали, и весьма сознательно.

И это тоже проблема, которую нужно решать.

Тартуга вернулся в дом, прихватив папку с бумагами, которую в конце рабочего дня сунула ему Виола, бросил папку в прихожей и закрыл дверь, не запирая. Посторонних в городке племени не было, территория тщательно охранялась, и проскользнуть мимо незамеченными могли только звери. И это не только благодаря привитым им навыкам, но и за счёт некоторых научных разработок неудавшихся колонизаторов, о которых людей в известность не поставили. Звери никогда не были глупцами и обеспечили себе крепкий тыл по той простой причине, что человечество быстро забывает тех, кто тебе помог, зато хорошо умеет точить зубы на тех, кто от тебя отличается.

Племя предпочитало само точить зубы, чем позволять себя кусать. Никогда больше!

Дома было совершенно тихо — Тартуга жил один. Эти таунхаусы достроили и сдали всего месяц назад… вернее, уже месяц назад — и большинство до сих пор пустовало. Жалкие двенадцать женатых пар, девять из них с детьми, две сотни работающих особей, и, считай, всё.

Поразительно, почему остальные из племени предпочитали дикий и неупорядоченный образ жизни. Как их загнать хоть в какие-нибудь рамки?

Сейчас его племя делилось так: основная масса занималась тем, что ничего не делала и желала ничего не делать впредь. Малая часть, наоборот, легко устроилась в человеческом социуме, некоторые завели собственный бизнес, некоторые заняли довольно высокие посты в человеческом обществе. Единицы умудрились жениться, причем большинство на человеческих женщинах, и тем самым остепениться.

А Тартуга и Сбор теперь пытались лавировать между всеми, угождая каждому.

И им никто, между прочим, не помогал!

Тартуга поужинал, разогрев в микроволновке столовый набор, который купил днём в кафе, потом снова взялся за бумаги — спать пока не хотелось.

Уже минула полночь, когда к нему пришёл Гнат. Ему позволялось заходить без предупреждения, только на второй этаж не лезть, а ждать хозяина дома терпеливо на первом. И сейчас он втёк, как беззвучная тень, словно проявился на стене, и наклонил голову, здороваясь.

Во времена бункера они приучились обходиться без звуков — многие могли разговаривать часами с помощью только глаз и мимики. Хотя это уже забывалось, словами общаться всё же легче.

— Где пропадал?

Тартуга привык, что Гнат под рукой, с самого начала стоит рядом и поддерживает, а также решает некоторые вопросы по взаимодействию с людьми, когда Тартуга не мог разорваться на две части. Однако сейчас он уже и не знал, как и когда на друга можно рассчитывать.

— Занят был.

— А чего пришел тогда?

— Освободился.

— Ну ладно. По делу или ночная бессонница?

Тартуга вздохнул и отложил бумаги в сторону. Вопреки обыкновению Гнат не уселся на мягкий диван, а принялся расхаживать по гостиной из стороны в сторону.

— Ну, что опять? — Тартуга не хотел сейчас новых проблем, но не выгонять же своего старого, слегка свихнувшегося на мести друга. Всё проходяще… Со всеми случается. И т. д. и т. п.

— Я насчет этой девчонки. Дочери Соринова.

— Правда, что ли? — искусно удивился Тартуга, хотя понятное дело, чего тот еще мог сказать. Однако достало. У них половина племени сознательно и планомерно превращают себя в отбросы, а Гнат отличился — проделывает по сути то же самое, правда, законными методами.

— На что она живет?

— На что? — Тартуга подумал, припоминая, где дело и полез в ящик рабочего стола за отчетом по Меланье. Открыл папочку.

— Так. Работает с пятнадцати лет, вначале устраивалась через центр подростковой занятости. По достижению восемнадцати лет искала работу самостоятельно. Подработка летом полные три месяца. Во время учебы — подработка по выходным в торговом магазине. Текущая зарплата около восьми тысяч в месяц. Траты…

— У тебя даже траты есть?

— Да. Читать?

— Читай.

— Итак… траты… кварплата, включая свет, воду и всё такое — пять пятьсот.

— Пять пятьсот?

— Ну да. Тут пометка — для квартиры такой площади стандартная оплата.

— Ладно. Дальше давай.

— Дальше ничего нет. Кредитов нет. Алиментов тоже.

Гнат молчал, только глаза судорожно то вспыхивали огоньками, то гасли, превращаясь в чёрные дыры.

— Две с половиной тысячи в месяц, — сказал он.

— Ты о чем?

— Она живет на две с половиной тысячи в месяц?

Тартуге показалось, что Гнат сглотнул.

— Уже нет. За квартиру-то ей теперь платить не нужно, верно? Теперь в её распоряжении целых восемь тысяч! По твоей милости она практически разбогатела!.

— А… а сколько стоит снять квартиру?

— Ну, не знаю. Тысяч двадцать.

— Двадцать? — почти крикнул Гнат. Тартуга посмотрел на него внимательнее.

— Да, двадцать. А что, нормальная рыночная цена.

— Я не знаю человеческих рыночных цен.

— Теперь знаешь. Ну, ты доволен, надеюсь? Снять квартиру она точно не сможет… ну, на вокзале перекантуется месяц-другой… если пустят. А что ты так кричишь-то? Откуда столько эмоций? Радуешься, что ли?

И снова замершее лицо Гната освещали вспышки то ли удовольствия, то ли страха.

— Тартуга. — Резко сказал он.

— Ну?

— Ты слышишь?

— Я прямо напротив сижу. Чего?

— Я… не рад.

Тартуга изобразил на лице удивление, хотя на деле действительно был слегка ошарашен. Но приятно ошарашен, чего уж там.

— Да ну. Отчего же? Олай сказал, что ты был просто до омерзения счастлив.

Гнат зашел за диван и оперся на спинку руками.

— Я не знаю, что происходит! Не могу объяснить. Не могу понять. Месть не приносит мне радости, Тартуга! Она… Это отродье Соринова должна быть мерзкой… От неё должно воротить, понимаешь? При виде неё должно выворачивать наизнанку! А она… выглядит как совершено обычный человек. Как слабый и даже несчастный подросток. Я делаю, как того требует злость, утоляю месть, но удовольствия не получаю. Почему?