Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн

Это что еще такое?!

Холодный и тяжелый ужас охватывает мои конечности, я не могу пошевелиться, не могу говорить. Я бы очень хотела, чтобы одной из моих травматических реакций не был порыв замереть на месте.

Неверие пробегает по чертам Зевса.

– Будь я проклят, – бормочет он, а потом тычет в меня обвиняющим пальцем. – Ты то дитя, что я проклял в своем храме? Недостойная любви?

Вот хрень. Теперь он вспомнил?

Я поднимаю руки вверх в знак капитуляции и полностью поворачиваюсь к богу.

Он смеется, и это бесконтрольный смех. Потом начинает бормотать и ходить туда-сюда. Что-то вроде: «Если он все время знал, значит, он планировал стать царем».

Пока бог отвлечен, я катаю последнюю жемчужину между пальцев, по сантиметру приближаясь к Церберу. Я заберу его с собой. К Стиксу, разумеется. Может, Харон ему поможет.

Я медленно тяну пальцы к голове Цера.

– Нет… – Зевс круто оборачивается ко мне, и его брови резко сдвигаются – настолько гневно и мрачно, настолько злобно, что его лицо, почти мальчишеское в своей красоте, становится искаженным и вызывающим ужас. – Я не могу позволить ему победить.

Я даже не могу заметить движение, настолько быстро Зевс выбрасывает руки, и вот он уже с ног до головы покрыт броней. Мой смертный разум и тело слишком медленно реагируют, когда молния срывается с его пальцев и бьет меня прямо в живот.

И когда мощнейший «бабах» и палящая вспышка света сходят, я не мертва.

Пока нет.

Я лежу на земле, кашляя кровью. Металлический привкус во рту – единственное, что кажется реальным. Я пока даже боли не чувствую.

Я смутно осознаю, что удар впечатал меня в Цербера. Из-за сокращающегося горла каждый мучительный вдох превращается в агонию. Не нужно смотреть на живот, чтобы понять: все плохо. Накрыв его руками, я чувствую широкую рану, и кровь выплескивается из меня с каждым ударом сердца – слишком быстро. Я теряю слишком много крови. Слабость и тяжесть завладевают моими конечностями и замедляют разум.

«Аид. Где ты?»

– Лайра…

Цербер.

– Я… еще… здесь, – умудряюсь прошептать я. Кажется. Я не уверена, что у меня работает голос.

Я все еще сжимаю в руке жемчужину. Закрываю глаза, зажмуриваюсь. Я мертва. Я уже это знаю, но, может быть, сперва я смогу помочь псу. От этого меня не излечит даже Стикс. Недостаточно быстро. Не без новой толики крови Аида, а на это нет времени.

Цер слабо тычет в меня носом, а потом снова падает. И тогда я засовываю жемчужину ему в пасть, вытаскивая руку, покрытую тягучей липкой слюной.

– Думай о Стиксе.

– Нет…

Но он уже исчез.

Я оседаю на землю. Это отняло у меня все оставшиеся силы. Теперь… Я просто буду лежать и умирать. Но я хотя бы сделала что-то хорошее в последние драгоценные секунды. Я тупо пялюсь в светлеющее небо и представляю себе Нижний мир. Скоро я там окажусь.

Аид.

Он будет винить себя за это, когда узнает. Из уголка моего глаза просачивается слеза.

А потом в поле зрения прямо передо мной появляются ноги Зевса. Скорее всего, он собирается закончить работу.

Честно говоря, я все равно предпочту уйти быстро, а не сидеть здесь и истекать кровью.

Я улыбаюсь.

– Ну, давай, ублюдок.

Возможно, несмотря на всю мою браваду, я трусиха, потому что закрываю глаза в ожидании последнего удара.

– Не. Двигайся. Сука.

Мое уже с трудом стучащее сердце запинается. Я знаю этот голос. Этот греховный голос, полный тьмы и сажи.

Аид.

Я влюблена в него.

Персефона не мертва. Я вот-вот буду. И я влюблена в Аида.

Насколько идиотский, кошмарный, богопротивный момент, чтобы выяснить такую херню.

Я заставляю себя открыть глаза, и даже через перекрывающие зрение пятна я вижу Аида, стоящего перед Зевсом. Он в своей жидкой броне, в руке – двузубец, а в стальных глазах – остро заточенная жажда убийства.

Я щурюсь, пытаясь немного прояснить свое пятнистое зрение.

У меня не хватает времени, чтобы заставить затуманенный мозг сосредоточиться. Лицо Зевса искажается от ярости, и он бросается на брата.

Кажется, я кричу.

Но дальше все происходит так быстро, что мое и без того ограниченное смертное восприятие не успевает это уловить. Вот Зевс летит на Аида. И вот он уже лежит на земле, из ушей его течет кровь, а Аид стоит над ним и держит двузубец у горла брата.

Зевс трясется всем телом от ярости… и от видимого страха. От этого он бледнеет еще сильнее, по его коже расплываются красные пятна.

– Собираешься убить меня, брат? – плюет он в сторону Аида.

Аид наклоняется вперед, глаза у него так холодны, что напоминают серебристую изморозь.

– Мы с тобой оба знаем, что я с легкостью могу.

Зевс пытается дернуться, потом останавливается, явно понимая, что в таком случае сам насадится на двузубец.

– Я не дам тебе получить трон.

Даже при том, насколько я плохо соображаю, очевидно, что Зевс в ужасе от такой возможности. Это не истерика из-за проигрыша. Тут что-то еще.

Он и правда настолько боится Аида?

– Афродита рассказала мне. Про Персефону, – говорит Зевс. – Ты собираешься использовать ящик, чтобы освободить ее. Обойти семерых стражей. Для этого тебе нужен трон.

Не знаю, о каком ящике он говорит, но остальное с щелчками встает на свои места рядом с тем, что я уже знаю.

– Ты не можешь, – настаивает Зевс. – Ты снова выпустишь в мир титанов.

Улыбка Аида полна чистой решимости:

– Может быть, я выпущу их только на тебя.

– Ты сжульничал. Тебе никогда не отдадут трон.

У Аида вырывается невеселый смешок:

– Жульничал здесь постоянно только ты. Только за этот Тигель ты уже столько сделал: добавил лишних морских драконов в подвиг Посейдона, убил Нив стратегически направленной молнией, зачаровал Декса убийственной яростью, добавил новые правила в собственный Подвиг и дал Сэмюэлу чары против сирен вместе с моим топором.

– Ложь! – выплевывает Зевс.

– Он говорит правду.

Это что, Зэй?

За спиной Зевса стоит размытая фигура. Я пытаюсь сфокусироваться на ней и на секунду вижу ее очень отчетливо. Зэй держит на цепи Фонарь Диогена – дар Дэ, и Дэ стоит за его плечом.

Фонарь светится.

Я хочу быть в ужасе от того, что Зевс это сделал. В отвращении. Но я слишком оцепенела. Я уже почти мертва. Лежу в луже собственной крови.

Затем знакомый ужасающий хор разрывает ночь; он даже громче, чем шум, исходивший от сражавшихся чудовищ. В вихре перьев и ярости появляются даймоны. Аид отступает, а они подхватывают Зевса под руки и уносят разъяренного бога в небо. Он пинается и кричит, пока они утаскивают его.

– Нет! – орет он. – Аид тоже сжульничал. Он знал про сирен. Ему вообще не надо было давать права играть.

Они игнорируют его, поднимаясь все выше и выше. Последнее, что я слышу, – отчаянный вопль Зевса:

– Он станет смертью для нас всех!

А потом Аид вдруг оказывается рядом со мной.

Он со мной.

Его лицо в нескольких сантиметрах от моего, черты лица плывут, но узнаются безошибочно.

– Лайра.

Я умудряюсь частично приподнять тяжеленные веки.

– Ты… опоздал.

– Мне так жаль. Брат запер меня и даймонов в тюрьме.

Кажется, мы слишком часто этим занимаемся: я умираю, а он в панике пытается меня залатать. Быть смертной – полный отстой. Я издаю стон, мои глаза закрываются, когда он отводит мою руку от живота.

– Гребаные преисподние…

Что ж, плохо. Я и так предполагала, что умираю, но теперь знаю наверняка.

Он берет мое лицо в ладони.

– Останься со мной.

Я фокусирую взгляд, стараясь сосредоточиться на нем и только на нем; слабость, боль, все остальное отступают.

Только он.

– Ты заставил меня… не любить тебя… нарочно… – Я кашляю. Слишком много слов, и мое тело не хочет позволять мне их говорить.