Ирина Шевченко - Осторожно, женское фэнтези. Книга 2
Подруги пробыли у меня недолго. Убедились, что я жива и относительно здорова, пожурили хором за неосторожность, судя по лицам, особо не надеясь на то, что через пару дней я опять куда-нибудь не свалюсь или что-нибудь не свалится на меня, и ушли. К Мэг снова приехала сестра и ждала ее в гостинице, а Сибил собиралась на свидание с Яном, с которым теперь уже точно обещала нас официально познакомить в ближайшее время, «если с Элси снова ничего не случится». Помня о разговоре с инспектором, обещать этого я не могла.
Оливер повел себя так, что прятаться от него два дня в лечебнице уже не было нужды, но отменять назначенное себе добровольное заточение было бы подозрительно, и я собиралась воспользоваться вынужденным бездельем на полную: например, пострадать от души с перерывами на сон и поглощение лишних калорий. Но предаться тоске мне не позволили. Зато калориями обеспечили сверх всяческих норм.
И часу не прошло, как ушли Мэг и Сибил, как опять появился Рысь, на этот раз в компании Шанны и большого пакета с бутербродами. Бывшая соперница по курсу в прошлом году отлеживалась в лечебнице после травмы на практике и осталась не в восторге от местной кухни, а потому решила, что меня не помешает подкормить. Это было неожиданно, но приятно.
После Норвуда и Шанны пришел Саймон, неизвестно от кого узнавший о моем очередном несчастье. Принес огромный кусок яблочного пирога авторства своей дражайшей матушки и ворох приветов и пожеланий от нее же. Очень хотелось рассказать ему о проекции, о «пятне», которое заметил Рысь, и подозрениях инспектора на этот счет, но я сдержалась, ограничившись благодарностями за угощение, ответными приветами мисс Милс и ничего не значащей дружеской болтовней. О том, как Крейг задумал использовать временное наложение памяти, тоже не сказала. Саймону я доверяла, но старик-полицейский был прав: нужно поберечь от возможных неприятностей беспокойные натуры.
А вечером, когда за окнами уже стемнело, появился Грайнвилль. Его визит был еще большей неожиданностью, чем бутерброды от Шанны.
— Мир волнуется, Илси, — сказал он мне.
— Из-за того, что я упала в яму?
— Даже если бы ты не падала, — покачал головой эльф.
— Реальность снова меняется, — заметила я вскользь, почти не сомневаясь в том, что он ответит на это.
— Мир справится с этим, — проговорил он, подтверждая мои догадки. — Я говорил. Справится, приспособится. Одна переписанная судьба — песчинка. Мир отторгнет ее, если не сможет принять, и скроет под временем.
— Каким образом? — расплывчатая фраза меня заинтересовала.
— Так же, как организм отторгает чужеродное тело. Ты целительница, должна это понимать.
— Чужеродное тело может стать причиной гибели всего организма, — напомнила я хмуро.
— Не в этот раз, — уверенно сказал беловолосый лорд. — Мир не примет изменившуюся судьбу. Сведет к минимуму ее влияние на других. Оборвет случайные связи, сгладит последствия.
— Как? — спросила я снова.
— Не знаю, — Грайнвилль пожал плечами. — Лишит этого человека друзей, не позволит иметь потомков, обесценит его деяния.
— А что с теми, кто исчез по его милости?
— Это была не милость.
— Ты понял вопрос, — рыкнула я раздраженно, хотя пора было бы уже привыкнуть к тому, как эльфы любят придираться к формулировкам.
— Место ушедших найдется кому занять, — мягко улыбнулся нелюдь. Рисунок на его щеках оплыл, повторяя изгиб красивых губ. — Мир волнуется из-за тебя, Илси. Только из-за тебя. Мне кажется, это оттого, что тебя он не сможет заменить.
«Твоя „просто девушка“ оказалась центральной фигурой мироздания, и пока ее история не будет закончена, история Трайса не может продолжаться», — всплыли в памяти слова белобрысого бога, сказанные еще в день нашего знакомства.
— Что мне делать, Грайнвилль? Мир не сказал тебе этого?
— Нет, — продолжал безмятежно улыбаться эльф. — Но думаю, это неважно. Просто делай. И не сомневайся. Твои сомнения — источник волнений.
— Хорошо тебе, — вздохнула я. — Мне мир не дает подсказок.
— Он никому не дает подсказок, Илси. Он просто говорит, а я слушаю. Каждый может научиться слышать, хотя бы немного. Это помогает определиться со своими мыслями и чувствами.
— Угу, с чувствами не мешало бы, — пробормотала я. — Правда, помогает? И что же… Что мир говорит тебе о леди Каролайн?
Я не собиралась заводить разговор о его «пока еще», а возможно, «никогда уже» не невесте и даже не думала нарушать данного ей слова — это их проблемы, пусть сами с ними и разбираются — но меня разозлило то, с какой уверенностью он вещал об умении слушать и слышать, тогда как у самого под носом беспринципная девица флиртует с «достойным» человеком.
Но эльф не заметил в моем вопросе издевки. И улыбаться не перестал.
— О ней мир не говорит. О ней он поет.
Сказано это было ровно, без пафоса или слюнявой нежности, но я в жизни не слышала признания прекраснее. И он действительно ни в чем не сомневался.
Жаль, что у меня не было его уверенности. Мой мир не пел, только всхлипывал тихонько…
Утро было не мудренее вечера. О ночи, прошедшей в странных снах и тревожных пробуждениях, и вспоминать не хотелось.
В последний раз, испуганно вскочив на кровати, я решила, что лучше больше и не засыпать. Лежала, закутавшись в одеяло, не спасавшее от расползавшегося в груди холода, а когда небо за окном посветлело и затопали по подоконнику суетливые голуби, натянула полосатый больничный халат и пошла в уборную. Долго умывалась, словно надеялась смыть остатки невнятных страхов, свинцовыми тенями залегшие вокруг глаз. Репетировала перед висевшим над раковиной надтреснутым зеркалом безмятежную улыбку. Собирала растрепанные волосы.
За все это — долгую возню и переглядывание со своим отражением — какая-то незнакомая мне, точно не из персонала лечебницы, сухопарая тетка с въевшимся в лошадиную физиономию выражением брезгливой злобы обозвала меня бесстыжей девкой. Я равнодушно пожала плечами, пожелала тетке доброго утра и вернулась в палату. Ждать обхода.
Но в выходной обход проводил дежурный врач. Ко мне он, видимо, предупрежденный заведующим, даже не заглянул. Заглянула пожилая сестра — спросила, буду ли я овсянку с чаем. На чай я согласилась, а вместо овсянки у меня были булочки с корицей, которые принесла леди Пенелопа, проведывавшая, как обычно, своих пациенток и зашедшая заодно и ко мне.
Кроме булочек я получила недлинную лекцию об осторожности на кладбищах и совет заказать у артефакторов специальный оберег, защищающий хронических неудачников от фатальных неприятностей, а попутно узнала, кем была встреченная мною в уборной неприятная дама. Была она, как оказалось, племянницей мэра Ньюсби и в лечебнице присутствовала в качестве добровольной сиделки той самой «жертвы» набедокуривших студентов, о которой говорил накануне Крейг. Дамочка состояла в каком-то комитете чего-то-там-блюстителей и, по ее словам, охраняла в нашем гнезде разврата против воли попавшую сюда невинную душу. Невинная душа, как рассказала леди Райс, ютилась в дебелом теле сорокалетнего мужика, гуляки и пьяницы, который со своими собутыльниками приставал в трактире к девчонке-разносчице, бывшей то ли подружкой, то ли просто знакомой одного из вступившегося за нее молодых магов. Наставница полагала, что именно тот факт, что ссора завязалась из-за хорошенькой девушки, и не давал покоя чванливой комитетчице, которая, мало того, что красотой не блистала, но и, как откуда-то стало известно, была старой девой в самом дурном смысле. Бесстыжие девки виделись ей повсюду, не только в больничных уборных, в трактирах же, по ее мнению, работали окончательно павшие особы, ибо не желали бы, чтобы их щупали пониже спины всякие забулдыги, шли бы служить в пристойное место или сразу в монастырь. А в сиделки эта блюстительница однобокой морали пошла не из человеколюбия, а чтобы помешать руководству академии заключить мировую с «невинной душой». Леди Пенелопа небезосновательно считала, что племянница ньюбинского градоправителя науськивает «жертву» непременно судиться со злокозненными магами и, кажется, уже преуспела в этом подстрекательстве.
